Новый посол - Савва Артемьевич Дангулов

— Открой.

И вдруг Леня спросил себя: а куда делся Лёлюшкин смех? И Лене стало как-то не по себе. Видно, там, в чужих краях, не сладко было Лёлюшке, коли она уехала туда одним человеком, а вернулась другим. Непохоже, чтобы развеселый Коваль прибавил ей жизнелюбия.

Она выдвинула шпингалет, несмело открыла окно — в комнату ворвался шум.

— Кубань шумит?

Петр молчал, глядя в открытое окно, потом сказал:

— Крутина... Она здесь у берега...

Лёлюшка пошире распахнула створки окна. На воде, все еще блестящей от лунного сияния, вздрагивало, как живое, дерево — оно будто хотело выпрыгнуть из воды и не могло.

— Это... и есть крутина?

— Да...

— А дерево?.. Кто его держит?

— Камни...

Они стояли у окна и слушали, как бушует внизу река.

— А ты пробовал... на крутину?

— Нет...

Она усмехнулась.

— А если попробовать? — Она все еще смотрела на дерево, стоящее посреди воды: вода точно густела на подходах к крутине. — Если попытаться, а?

— Потонешь... Тут и без тебя... могила братская, — сказал Петр, не глядя на Лёлюшку.

— И ты не спасешь?..

Он посмотрел на нее, сказал без улыбки:

— Может, спасу, а может, нет...

Точно ей внезапно стало холодно — она ссутулила плечи. Пристально глядела на Петра, думала о чем-то своем, бесконечно сокровенном, — эта мысль возникла в ней только что и овладела ею.

И опять Леня увидел глаза Петра. С немым любопытством и укором он смотрел на Лёлюшку, тревожился, гневался, протестовал, вел безгласный спор с нею, а может быть, и с самим собой, клял ее и... любил. Или так ненавидел, что для любви уже не осталось места?

Леня пошел к машине. И чего они вдруг заговорили о крутине? Было что-то беспричинно горестное в их словах. В самом деле, странная тема для первого разговора: крутина.

— Мог бы ты завтра этим часом? — сказал Петр, нагоняя Леню; его голос не оттаивал, даже когда он просил. — Мог?.. Только не опаздывай. Надо поспеть к поезду.

Он сунул деньги и ушел. Леня раскрыл ладонь: ничего не скажешь — щедр тигр. А почему щедр... может, приплатил за тайну?

На мосту, там, где стояли недавно, Леня убавил скорость, взглянул в пролет реки — река точно вспухла, это после ливней, что пронеслись над нашими местами.

— У-у-у... чертяка полосатый, полез все-таки в воду... — сплюнул Леня, пытаясь уследить за темным пятнышком, которое, увеличиваясь в размерах, стремительно приближалось к мосту... Ладно, хоть один... А может, не один? Лёлюшка!

Как некогда, она была рядом с ним, она шла вслед. Сильные руки Петра работали без устали, его глаза были обращены на мост — нелегко пройти меж свай. Вот у самого моста его подхватила свободная волна и с размаху бросила под мост, потом Леня увидел его далеко справа. А как она? Один миг, другой — и будто из той же пращи, что Петра, кинуло ее. Леня видел, как Петр поднял руку, словно ободряя Лёлюшку. Они стали выбираться к берегу.

Леня ехал и думал: наверно, они уже выбрались из реки и вернулись в хату. Через час они лягут спать: она — в комнатке, беленной известью, он — под своей вербой. Он будет долго лежать, опрокинувшись на спину, и смотреть на небо. Вот он привез женщину, а сам, наверно, толком и не знает, зачем привез. Она пробудет день и уедет. А потом все, решительно все пойдет своим чередом с неумолимой и тоскливой последовательностью.

И она не скоро уснет. Загасит лампу и ляжет, но не будет сил сомкнуть веки. В окне обозначится верба и дальше берег Кубани и крутина. Будет видно, как вздрагивает дерево и тщетно пытается выпрыгнуть из реки. Даже когда закрываешь глаза, она рядом, эта крутина, неусыпная, устойчиво бурлящая. А Петр все тот же. Как мало он отыскал слов для нее в эту их встречу! И слова все не очень веселые: «Может, спасу, а может, нет...»

И чего ради она вспомнила Петра, ведь не вспоминала же семь лет, а если и вспоминала, то не решалась ехать. Чего ради? С Петром семью построишь и дом обживешь, а с Саней?.. В общем, все мужчины, решительно все, под каким бы небом они ни ходили, какому бы богу ни клали поклоны, раскололись надвое: одни — ближе к Сане, другие — к Петру... Так две правды идут по земле, бок о бок, одна — Петра, другая — Сани, или все-таки есть одна-единственная правда? А пока Лёлюшка лежала, заломив руки, у раскрытого окна, и за окном свивала свои железные кольца крутина.

...Как было условлено с Лободой, Леня приехал за полночь.

В саманной хатенке под камышом света не было, но в очаге, зажатом тремя камнями, дымилась зола — поодаль лежало несколько задымленных картофелин. Леня тронул одну из них — она была горяча. Значит, старик только что был здесь.

— Дедусь! — крикнул Леня.

— О-о-о... тебе Петра? Как ушли с вечера — досе там... — Он махнул в сторону кручи.

Леня выбрался на кручу — Кубань была светла и пустынна. Он подошел к краю, всмотрелся. Там, где река, обойдя островок, выстилала свои воды, точно два дубовых листка, брошенных по ветру, — Петр и Лёлюшка.

— Ого-го-го!.. — крикнул Леня и взметнул весело и беспокойно обе руки. — Поворачивай!.. — Неторопливо и широко он замахал руками. — Ого-о-о... время! — Но голос Лени где-то размылся над неспокойной стремниной Кубани. — Ого-о-о!.. — крикнул Леня и взмахнул руками, теперь уже больше по инерции, потеряв надежду докричаться. Но за шумом, а может, теперь за расстоянием голос мудрено было расслышать — вон как далеко река бросила плывущих!

«Должно быть, выбиваются уже к берегу», — подумал Леня. Минут через десять будут здесь — непрочная ниточка тропки тянется вдоль самого бережка, часто обрываясь, — река забирает все правее, подмывая берег.

Леня подошел к очагу и, разворошив золу, взял уголек.

— А то... моего самосаду