Сон Макара (сборник) - Владимир Галактионович Короленко

о процветающей колонии русских в Америке, основанной на принципах свободного артельного труда. Не случайно положительный герой рассказа инженер Нилов чем-то внутренне неудовлетворен, испытывая какое-то глубокое, хотя и смутное беспокойство. Но благополучным окончанием «одиссеи» полесского крестьянина Короленко утверждал самую дорогую для него мысль: человек рожден для счастья.

Вместе с тем рассказ «Без языка» глубже и значительнее, нежели о том можно судить лишь по его внешней событийной канве. Внимание исследователей обычно привлекает то, с какой широтой и беспощадностью изобразил Короленко в рассказе социальные контрасты американской жизни. И надо заметить, что как художник Короленко блестяще использовал возможность показать современную развитую цивилизацию глазами бесхитростно мыслящего «лесного человека». На митинге безработных Матвей видит огромное множество людей в потертых пиджаках, засаленных сюртуках, измятых шляпах, озлобленных и угрюмых. Один из них, отчаявшись, повесился на дереве на краю парка, где собрался митинг. И совершенно непонятна полесскому крестьянину привычка американцев разрешать конфликты кулачным боем.

Однако эти социальные контрасты, обычные в книгах наших писателей, посвященных заграничным впечатлениям, начиная с «Писем из Франции» Фонвизина, у Короленко не главное, они составляют лишь фон «приключений» русского переселенца в чужой стране. Куда сильнее противопоставление материального благополучия духовной нищете, контрастов жизни «на разных общественных этажах» описано в публицистике Герцена и Достоевского, в «Крейцеровой сонате» Л. Толстого, а в советской литературе в «Городе желтого дьявола» Горького, в «Моем открытии Америки» и цикле стихов Маяковского. Короленко сосредоточен не на описании внешней стороны американской жизни, а на ее восприятии русским человеком, на его переживаниях и возможности адаптации к чужим, незнакомым условиям. И здесь Короленко выступает как подлинный первооткрыватель, отмечая внутренний драматизм того духовного перелома, который переживает человек, даже удачно вписавшийся в инородную национальную и социальную среду, — неизбежность болезненных переживаний, связанных с разрывом с родной почвой.

Жизненные странствия Матвея Лозинского, этого новоявленного Одиссея, внешне завершились весьма благополучно. Но в какой мере сбылись его мечты, ради которых он, порвав с родной землей, отправился за океан? И вообще — сбылись ли? Матвей ехал в Америку с чисто русскими, традиционно крестьянскими представлениями о счастье. Там, в чужой стране, он надеется найти ту самую деревню, которая ему померещилась в Лозищах, которая

«…виднелась им из-за дали океана, в туманных мечтах, как земля обетованная, как вторая родина, которая должна быть такая же дорогая, как и старая родина.

Такая же, как и старая, только лучше…

Такие же люди, только добрее. Такие же мужики, в таких же свитках, только мужики, похожие на старых лозищан, еще не забывших о своих старых правах, а свитки тоньше и чище, только дети здоровее и все обучены в школе, только земли больше, и земля родит не по-нашему…».

Сколько их, таких Матвеев, искало «непоротой губернии, непотрошеной волости, избыткова села»…

На одном краю России якутского крестьянина Макара мечта о справедливости привела к «большому Тойону», на другом краю — забросила за океан. Но и тут не суждено мечте сбыться…

Своеобразная метаморфоза происходит с Матвеем в чужой земле. Волшебница Кирка когда-то одурманила Одиссея и его спутников своими чарами, одарив их мнимым счастьем вдали от родной Итаки. Похожее происходит с русскими людьми в Америке.

Такую метаморфозу и переживает Матвей. (Эта тема намечена, но не развита в рассказе, однако она не менее значительна, нежели тема страданий героя в чужой стране «без языка».) И вот парадокс, тонкая насмешка умного художника-реалиста: пока Матвей живет своей «русской болью», мечтами и привычками, он человек «без языка», чужак, «дикарь» среди «цивилизованных», белая ворона среди людей другой веры. Перестав быть русским, став янки, он обретает и благополучие, и «язык», становится «своим» в этой чуждой ему по воспитанию и по привычкам стране. Иначе он пропадет на чужбине. Эту неизбежную метаморфозу и показал в своем рассказе Короленко, причем показал ее скорее символично, нежели детально обрисовав сам ход подобного превращения русского в американца (для сюжета превращения у него, художника-документалиста, собственно, и не было живых впечатлений).

Проблема превращения, и превращения неизбежного, лишь намечена — но в этом подлинное открытие Короленко, его личный вклад как художника и мыслителя в большую тему русской литературы, тему «русский человек на чужбине».

«И вот ночью Матвею приснилось, что кто-то стоит над ним, огромный, без лица и не похожий совсем на человека, стоит и кричит, совсем так, как еще недавно кричал в его ушах океан под ночным ветром:

— Глупые люди, бедные, темные люди. Нет такой деревни на свете, и нет таких мужиков, и господ таких нету, и нет таких писарей. И поле здесь не такое, и не то здесь в поле родится, и люди иные. И нет уже тебя, Матвея Дышла, и нет твоего приятеля Дымы, и нету Анны! Прежний Матвей уже умер, и умер Дыма, и умерла ваша прежняя вера, и сердце у вас станет другое, и иная душа, и чужая молитва. И если бы встала твоя мать из заброшенной могилы, на тихом кладбище под лозищенским лесом, — то здесь в детях твоих она не признала бы своих внуков… Потому что они не будут похожи ни на отца, ни на тебя, ни на дедов, ни на прадедов… А будут американцы…»

Преданность вере и земле отцов всегда считалась в русской культуре признаком благородства человека, а отречение от них уподоблялось страшному греху предательства, достойному беспощадного осуждения и казни. (Не за то ли покарал Тарас Бульба Андрия?)

Бывший бедный крестьянин из Лозищ, что на Волыни, где еще помнили о «старых правах» и доблестях казачества, в Америке стал зажиточным колонистом — у него есть свой клок земли, свой дом, своя корова и телка. Скоро у него будет и своя жена. Пока ему недостает лишь добрых синих глаз его возлюбленной Анны. Но как говорит один ученый из этого рассказа, «со временем все заменят машины». Даже… синие глаза. Он «новый человек» (чем-то напоминающий Чарлза Бьюмонта в романе Чернышевского «Что делать?»), но почему-то его гложет тоска «по старой родине».

Так заканчивается этот рассказ 1895 года, который Короленко тщательно переработал в 1902-м. И этим рассказом он, старый правдолюбец, один из немногих русских идеалистов, мечтавший, по словам Горького, разбудить «дремавшее правосознание огромного количества русских людей», входил в новый, XX век. Век, чреватый такими катаклизмами и бедствиями, которые многих и многих наших соотечественников лишили родного крова, и, оказавшись за рубежом, они пережили драму людей без языка и без родины. В отличие от героя Короленко, не