Приключения Джека Баллистера. Отто Серебряная Рука - Говард Пайл

И снова лицо Конрада из Дракенхаузена исказилось от боли, вызванной воспоминаниями.

– Да, – мягко сказал старик, – он будет жить здесь. – Он протянул руки и взял младенца. – Если бы, – сказал он, – всех маленьких детей в эти темные времена, можно было принести в дом Божий и там научить милосердию и миру, а не грабежу и войне.

Некоторое время он стоял, молча глядя на ребенка, лежащего у него на руках, но думал совсем о другом. Наконец, вздрогнув, очнулся.

– А ты? – сказал он барону Конраду. – Разве это не успокоило и не смягчило твое сердце? Ты ведь не вернешься к своей прежней жизни, с грабежами и вымогательством?

– Нет, – хрипло сказал барон Конрад, – я больше не буду грабить городских свиней, потому что это было последнее, о чем моя дорогая просила меня.

Лицо старого настоятеля озарилось улыбкой.

– Я очень рад, что твое сердце смягчилось и что ты наконец-то хочешь прекратить войну и насилие.

– Нет, – перебил его барон, – я ничего не говорил о прекращении войны. Клянусь небом, нет! Я отомщу!

И он стукнул шпорой по полу, сжал кулаки и стиснул зубы.

– Послушай, – сказал барон, – и я расскажу тебе о своих бедах. Две недели назад я отправился в набег на караван толстых бюргеров в долине Грюнхоффен. Они намного превосходили нас числом, но эти городские свиньи не из тех, кто может долго противостоять нам. Но стражники, охранявшие караван, задержали нас пиками и арбалетами из-за дерева, которое они срубили перед высоким мостом, в то время, когда остальные отогнали вьючных лошадей. И когда мы форсировали мост, они были уже в лиге или более от нас. Мы гнались за ними изо всех сил, но обнаружили, что к ним присоединился барон Фридрих Труц-Дракенский, которому уже более трех лет бюргеры Грюнштадта платят дань, чтобы он защищал их. И они снова оказали нам сопротивление, и барон Фридрих был с ними. И хотя эти собаки хорошо сражались, мы теснили их и могли бы одолеть, если бы моя лошадь не споткнулась о камень и не упала вместе со мной. Пока я лежал под лошадью, подъехал барон Фридрих и нанес мне копьем ужасную рану – вот от чего я чуть не умер, и вот почему умерла моя дорогая жена. Все же мои люди смогли вынести меня из этой давки, и мы так наподдали собакам Труц-Дракена, что они были не в силах преследовать нас, и потому отпустили с миром. Но когда эти мои дураки привезли меня в замок, они отнесли меня на носилках в комнату жены. Увидев меня и решив, что я мертв, она упала в обморок и прожила совсем недолго, она только успела благословить своего новорожденного младенца и назвать его Отто, в честь тебя, брата ее отца. Но, клянусь Небом! Я отомщу, я изведу под корень это мерзкое племя Родербургов из Труц-Дракена! Их прадед когда-то построил этот замок, чтобы уязвить барона Каспера; их дед убил деда моего отца; барон Николас убил двух наших сородичей; а теперь этот барон Фридрих нанес мне жуткую рану и сгубил мою дорогую жену.

Тут Конрад вдруг замолчал, затем, потрясая кулаком над головой, хрипло прокричал:

– Клянусь всеми святыми на небесах, красный петух пропоет либо над крышей Труц-Дракена, либо над моим домом! Черная тоска изведет либо барона Фридриха, либо меня!

Он замер. И, устремив свои горящие глаза на старика, спросил:

– Слышишь ли ты это, священник?! – и разразился неистовым смехом.

– Подъехал барон Фридрих и нанес мне копьем ужасную рану

Аббат Отто тяжело вздохнул, но больше не пытался переубеждать собеседника.

– Ты ранен, – сказал он мягко, – по крайней мере, останься здесь с нами, пока не исцелишься.

– Нет, – резко сказал барон, – я задержусь лишь для того, чтобы услышать, что ты обещаешь заботиться о моем ребенке.

– Обещаю, – сказал аббат, – но сними свои доспехи и отдохни.

– Нет, – сказал барон, – я возвращаюсь сегодня.

Аббат в изумлении воскликнул:

– Но ведь ты ранен, тебе не следует отправляться в долгое путешествие без отдыха! Подумай! Прежде, чем ты вернешься домой, настанет ночь, а в лесах полно волков.

Барон рассмеялся.

– Эти волки мне не страшны, – сказал он. – Не уговаривай меня больше, я должен вернуться сегодня вечером; но если ты хочешь сделать мне одолжение, то дай мне немного еды и фляжку твоего золотого Михаэльсбургского; другого одолжения я не прошу ни у кого, будь то священник или мирянин.

– Ты получишь то, что я могу тебе дать, – терпеливо сказал аббат.

И, неся на руках младенца, вышел из комнаты, чтобы отдать необходимые распоряжения.

Глава V

Как Отто жил в Санкт-Михаэльсбурге

Итак, бедный, лишенный матери малыш жил среди старых монахов в Белом Кресте на Холме, быстро рос и расцветал, ему уже исполнилось одиннадцать или двенадцать лет; это был стройный, светловолосый мальчик со странными, спокойными, серьезными манерами.

– Бедное дитя! – как-то сказал остальным старый брат Бенедикт. – Бедное дитя! Беды, сопутствовавшие его рождению, должно быть, разбили его разум, как стеклянную чашу. Знаете, что он сказал мне сегодня? «Дорогой брат Бенедикт, – сказал он, – ты сбриваешь волосы на макушке, чтобы дорогой Бог мог лучше видеть твои мысли, да?» Только представьте себе! – и добрый старик затрясся от беззвучного смеха.

Когда подобные разговоры доходили до доброго отца-настоятеля, он тихо улыбался про себя. «Может быть, – говорил он, – мудрость маленьких детей оказывается выше, чем наш тяжеловесный ум».

По крайней мере, Отто не отставал в учебе, и брат Эммануэль, который давал ему уроки, не раз говорил, что, если разум мальчика и был поврежден в других отношениях, то для латыни оказался вполне хорош.

Отто в присущей ему простой манере был кроток со всеми и послушен. Но среди братьев Санкт-Михаэльсбурга был один, кого он любил больше всех остальных, брата Иоахима, бедного слабоумного парня лет двадцати пяти – тридцати. Когда Иоахим был совсем маленьким, он выпал из рук няни и повредил голову, а когда вырос и стал подростком, выяснилось, что из-за этого падения его рассудок помутился. Семья не знала, что с ним делать, и потому отправила его в монастырь Санкт-Михаэльсбург, где он жил простой, неразумной жизнью из милости, словно ручное безобидное животное.

Когда Отто был еще маленьким ребенком, его