Побег от дождя (Вопросы любви) - Светлана Эдуардовна Дубовицкая

Дуся внимательно посмотрела на мать, но та опустила взгляд в тарелку и снова принялась за ужин. Снова наступила тишина. Не тяжёлая, гнетущая, а мягкая, душевная. Она обволакивала двух женщин и укрывала одним плотным одеялом.

Каждую секунду Евдокия жила в напряжении. Голова очень хотела расколоться от мыслей, а не думать было невозможно, и мысли, как рой пчёл, гудели и кружились, и за этим роем ничего нельзя было ни разглядеть, ни услышать. И никому, даже себе, Евдокия не признавалась в том, что стало причиной этого душевного раскола. Матери она не рассказывала никаких подробностей; друзьям, когда они замечали её состояние и пытались дознаться до истины, на осторожный вопрос «как Алёша?» только кратко отвечала «не знаю», давая тем самым понять, что не желает об этом говорить.

Но самые близкие друзья – Иван и Настасья – видели, каких усилий стоит Евдокии поддерживать эту видимость безразличия, и хотели помочь ей.

– Неужели она ничего тебе не рассказывает?

– Ничего.

– А ты пыталась расспрашивать?

– Ну, конечно, пыталась, Вань! Она переводит разговор на другую тему или прямо заявляет, что не будет это обсуждать, – разводила руками Настасья.

– Знаешь, это плохо, что она держит всё в себе. Когда-нибудь она сорвётся.

– Я уже думала об этом. И, зная Дусю, я даже представить боюсь, чем это закончится.

Иван покивал головой.

– А знаешь, что я подумала? – вдруг оживилась Настасья. – Ты ведь на выходных уезжаешь к родителям? Я позову Дусю на ночь, мы купим вина и, надеюсь, поболтаем по душам.

– Во! Правильно! Устройте девичник.

На том и порешили.

От девичника Дуся не отказалась, но разговорить её оказалось непросто. Ей с огромным трудом удавалось удерживать бушующую внутри бурю, и она сама боялась последствий, если вихрь вырвется из-под жёсткого контроля. Но Настасья очень постаралась создать доверительную, тёплую, уютную атмосферу вечера. Девушки болтали о всяких пустяках, смеялись (и даже Дуся) и пили вкусное вино. И только когда на часах давно перевалило за полночь, Настасья осторожно спросила:

– Ну что, с Лёшей вы так и встречались?

– Где же встречаться?

Обе помолчали.

– Из-за чего вы поругались?

– Да мы и не ругались.

– Тогда почему вы не вместе?

– Я просто ушла.

Ответы из Дуси приходилось вытаскивать клещами, но Настасья тоже умела добиваться своего.

– Но ты же жалеешь, что ушла.

Евдокия молчала.

– Почему бы теперь не вернуться?

Дуся помотала головой.

– Ну, хорошо, а если бы он сам попросил тебя вернуться?

Снова молчаливый отказ. Евдокия сидела на стуле с ногами, обняв коленки, и напряжённо смотрела в одну точку перед собой.

– Ладно, подруга, не переживай, всё образуется так или иначе.

Настасья подошла к ней и по-матерински обняла сжавшуюся в комочек девочку. Несколько минут она так и держала Дусю в своих объятиях, а потом почувствовала, что та дрожит.

– Дусь, не плачь, всё наладится! А впрочем, хочешь – поплачь, поплакать тоже иногда полезно.

Настасья погладила подругу по спине, а потом села напротив, чтобы заглянуть ей в лицо.

Но Евдокия сидела, низко опустив голову и сжимая её руками, словно та могла взорваться, и тихонько постанывала. Вернее, это был какой-низкий, монотонный звук («нечеловеческий» – мелькнуло в голове у Настасьи).

– Дусь, ну что ты… – растерянно произнесла она.

Та не ответила. Она по-прежнему сидела, обхватив голову, покачивалась взад-вперед и выла, как раненое животное.

Настасья испугалась. «Истерика», – подумала она. Потом метнулась на кухню, схватила с полки чашку, попутно уронив ещё одну, которая упала, но не разбилась, а покатилась по полу. Настасья сначала дёрнулась за ней, но потом решила поднять позже, а сама кинулась к раковине, налила в кружку воды и, насколько это возможно с полной кружкой, понеслась обратно в комнату, где сидела Дуся, попутно соображая: уговорить выпить воды или просто плеснуть в лицо.

Когда Настасья прибежала, Дуся уже затихла, но сидела в той же позе, и плечи её мелко дрожали.

– Дусь, выпей воды, – решительно сказала хозяйка.

– Не надо, – буркнула Дуся, встала, прошла через комнату и остановилась, уставившись в окно. Настасья встревоженно смотрела подруге в спину. Дуся ладонями вытерла глаза, потом прошла большим кругом мимо хозяйки на кухню, старательно пряча лицо, и бросила по дороге:

– Я поставлю чайник.

Настасья, уже пожалевшая, что затеяла этот разговор по душам, облегчённо вздохнула.

Тем не менее срыв, произошедший в доме Настасьи, пошёл Евдокии на пользу. Она чувствовала, как долго копившееся напряжение начало спадать. Вернее, Дуся научилась давать ему выход, направляя энергию в разные виды деятельности. И раньше постоянно увлекающаяся чем-то, теперь Евдокия не оставляла себе ни минуты свободной – чтобы не было времени думать. Сессия, осложнённая целым рядом прогулов, работа. А когда стаял снег, она свела знакомство с паркуристами. Последнее увлечение, впрочем, быстро самоликвидировалось по объективной причине. А после перелома интерес к паркуру угас сам по себе, к тому же она нашла на лето работу аниматором в парке и почти каждый день занималась с детьми.

А с осени Евдокия с головой погрузилась в учёбу и даже зачастила на факультетские конференции, посвящённые самым разным темам. Темы, впрочем, редко оказывались интересными и потому плохо увлекали Дусю, однако одна конференция ей запомнилась.

Среди ряда довольно скучных докладов один привлёк Евдокию рассуждениями о свободе какого-то малоизвестного философа с нескладным именем. Рассуждения, естественно, излагала также нескладная, долговязая девушка с запоминающимся именем Марфа.

Евдокию настолько привлекла идея, что после доклада она даже подошла к Марфе с желанием ещё раз услышать мысль философа, задевшую её за живое.

– «Страх можно сравнить с головокружением. Тот, чей взгляд случайно упадет в зияющую бездну, почувствует головокружение. В чем же причина этого? Она столько же заложена в его взоре, как и в самой пропасти, – ведь он мог бы и не посмотреть вниз. Точно так же страх – это головокружение свободы, которое возникает, когда дух стремится полагать синтез, а свобода заглядывает вниз, в свою собственную возможность, хватаясь за конечное, чтобы удержаться на краю. В этом головокружении свобода рушится», – цитировала Марфа.

– То есть человек свободен в своём выборе: шагнуть в пропасть или нет? – перебила Евдокия.

– Да нет, – принялась объяснять юная исследовательница, – здесь речь идёт о философских понятиях…

Но Евдокия уже кивала и угукала, а воображение, отключившись от разговора о философских абстракциях, рисовало картинку: она, Дуся, стоит на краю обрыва. Ей ужасно хочется летать, как она летала в детстве во сне. И она знает, что может сделать шаг – и