Дождливое лето (сборник) - Станислав Кононович Славич

Василий между тем возложил руки на голову Пастухова, потом убрал их. Именно  в о з л о ж и л, эдаким ритуальным жестом.

— Вспомни: Демерджи, Джур-Джур, Ай-Алексий…

Елизавета Степановна, слушая эти непонятные слова, подумала: «Что за чепуха? Заклинание?»

— Вспомни: дорога на Караби… — продолжал Василий. — Кошара у источника и непонятный старик чабан. Он оказался испанцем. Плохо говорил по-русски. Мы еще поразились: как он попал сюда? И услышали удивительную историю…

История и впрямь была удивительной: старик воевал в Испании, партизанил во Франции, сидел при Гитлере в немецкой каторжной тюрьме, был освобожден нашими войсками и нашел наконец покой здесь, на Караби, которая напоминала ему родные сьерры.

— Вспомни ночлег. А утром нас удивила собака. Самая умная из всех собак, каких я видел. Даже моему Фильке было далеко до нее. Филька все-таки дурачился, играл, а эта целый день работала, пасла овец, и понукать, как говорил старик, ее не приходилось. Но как ее звали? Как же ее звали?..

Елизавете Степановне казалось, что он ждет, как бы выманивает ответ у Пастухова. А тот молчал.

Собаку звали Джуля. Пастухов помнил ее. Но она удивила больше Василия. Сам же Пастухов просто подумал тогда, что у такого человека, как этот старик, все должно быть необыкновенным — что ж тут удивляться собаке?

Судьба — вот что поразило его. Необыкновенность судьбы. Потом по роду своей журналистской службы он встречал немало удивительных (даже еще более удивительных) судеб, но тот встретившийся в юности старик испанец был первым. И главное, как понял уже годы спустя, чем он поразил его: своим будничным, деятельным, бодрым и даже веселым отшельничеством. Наедине с овцами, своей собакой и горами. Повседневные заботы о выпасе, водопое и ночлеге. После такой жизни! Хотелось верить, что он понял в этом мире что-то такое, чего не знаем или что забыли мы. Несуетный человек.

— Вспомни: потом была метеостанция — единственное постоянное жилье в тех местах… Мы пили там молоко. Вспомни: еще удивлялись — как много человеку стало нужно! Когда-то — пещера, шкура, костер и копье с кремневым наконечником. А теперь — и эта метеостанция, и ее сообщения о силе и направлении ветра, о высоте облаков над Караби… Вспомни! И если помнишь, не открывая глаз, кивни головой…

Пастухов кивнул. При этом Елизавете Степановне показалось, что он улыбнулся.

Детские игры взрослых людей. Интересно, как они у них называются? А в розоволицем Василии и впрямь есть что-то от подростка. С каким усердием играет! Ведь роль же. Вспоминались московские (и не только московские) разговоры о современных радениях, о ясновидящих («Я позвонила своему ясновидящему, и он тут же, по телефону снял мне головную боль…»), о ставших модными экстрасенсах. Уж не провинциальный ли это и потому невольно пародийный вариант? Но Пастухову это зачем?

Не выдержал морячок:

— Может, прерветесь, мужики, пока женщины вышли?.. — Он повернулся к Елизавете Степановне: — Вы извините, я не хотел вас обидеть, просто считаю вполне своей. Собрались в кои веки вместе, такая закуска на столе, Тусенька вышла… Вы меня поняли? Пора освежиться. И по-быстрому.

Василий попытался было сохранить серьезность, но не выдержал, беззвучно рассмеялся:

— Вот так всегда. Не дают довести до конца эксперимент. А теперь этот тип будет говорить, что сам все вспомнил…

— Не буду, — улыбнулся Пастухов. — Все, что ты говорил, было. И еще пещеры. Помнишь? В одну чуть не свалились. Из-за тебя, ты первый полез.

— Вы что, мужики, вдвоем по этим горам бродили? — спросил, уже закусывая, морячок.

— А то как же…

— Спятили, что ли? На такие дела нужно идти как минимум втроем. И вообще втроем всегда лучше.

— Это точно. А при чем тут Каллистон?

— Объясню. Но теперь будет неинтересно. Я что хотел показать? Крым — как Эрмитаж. Пробежишь по залам и обалдеешь. Все смешается в голове. Нужно либо много раз обойти эти залы, либо побывать сегодня в одном, завтра в другом, а еще лучше — сегодня прийти к одной великой картине ну и попутно еще кой на что посмотреть, завтра — к другой… И даже лучше не сегодня и завтра, а с перерывами, чтобы было время увиденному отстояться. Так и здесь. Мы шли куда? На Караби-яйлу. Если Лиза, — вы разрешите я вас просто буду называть? — там не была, то пересказывать впечатления бесполезно. Нужно видеть. Я не хочу сказать, что это самое красивое место на земле — у каждого свой вкус, — но другого такого нет. А для меня оно самое красивое. Так вот мы пошли на Караби и обалдели. Я же самого главного не сказал. Сказка начинается, когда идешь вдоль южной кромки яйлы. Все, что я читал вам у той чудачки — «лучи солнца пронзали туман», «холмы цвета терракоты», «туманно-синей стеной вставало море» — все это правда. Но разве вы почувствовали то, что чувствовала она сама, милый и добрый, как видно, человек? Нет, конечно. А для человека достаточно одного слова, если он знает, что за этим словом стоит. «Байкал», «Ленинград», «шторм», «тайга», «Кавказ», «Караби» — я их видел, и каждое слово имеет для меня свой вкус и запах…

— Какого же вкуса эта Караби? — спросила Елизавета Степановна.

Василий запнулся, но только на мгновенье:

— Вкуса ледяной сосульки, которую я отломил в июне у края пещеры Бузлук.

— Извините, — сказала она.

— Да что там — я вас понимаю и не сержусь… Так вот эта южная кромка яйлы с нагромождениями скал, обрывами, с ущельем Чигенитра — а у него тоже свой запах, вкус и своя музыка, — с развалинами древних стен, а потом Большие ворота, Малые ворота, а внизу справа эти самые холмы цвета терракоты… Одной только прогулки по южной кромке Караби достаточно, чтобы нажраться впечатлений до отвала и высунуть от усталости язык. А потом из нагромождения скал попадаешь опять в лес. Хотел сказать — в прекрасный лес, но что добавит это слово «прекрасный»? Уж проще тогда сказать — «буковый». По крайней мере точнее. Караби осталась позади, а впереди крутобокая гора. На одних картах ее называют на татарский манер — Хырколь, на других — ближе к греческому: Хриколь. Пестрота старых названий вообще тут характерна. На некий неизвестный нам язык древних наслаивается что-то, и он начинает звучать то с греческим, то с тюркским, то с итальянским акцентом. Но не в этом дело. Огибаешь гору (тоже нагромождение скал, но среди леса) — и скатываешься на лужок. Слава богу, тропа идет вниз. Скатились на лужок, а там три копны сена… Это хотя бы ты помнишь?

Пастухов улыбаясь кивнул: в самом деле