Инфракрасные откровения Рены Гринблат - Нэнси Хьюстон

Время заполночь. Рена обводит взглядом площадь. Там и сям, рядом с машинами и у дверей все еще открытых кафе, группками стоят мужчины. Разговаривают, курят. Среди них наверняка есть те, с кем у нее недавно случилась перепалка.

Что она может им сказать? О чем спросить? «Вы, случайно, не видели?..»

Хотели бы что-то сообщить, давно бы это сделали.

Ладно, — говорит Субра. — Это не чума и не избиение младенцев. Давай рассуждать спокойно. Что было в рюкзаке?

«Фотоаппарат. Блокнот. Бумажник с наличными, кредитками, удостоверением личности, правами. Синий путеводитель. Расческа. Презервативы. Тампаксы. Бумажные платочки. Пачка “Кэмела”».

Это все?

«Да. Нет. Еще там был мобильник».

Хорошо… Теперь все?

«Да. Думаю, что да. Там точно не было ни паспорта, ни обратного билета, ни ключей от квартиры на улице Анвьерж. Все это лежит во внешнем кармане чемодана. Я лишилась "Кэнона”, путеводителя, блокнота и телефона».

Славная добыча.

Оглоушенная Рена неподвижно сидит в машине, держась за руль.

Шевелись! — приказывает Субра. — Нужно заблокировать кредитки.

«У меня нет телефона. А номер — в записной книжке».

Рена возвращается в ресторан, читает во взгляде официанта: «Что еще нужно этой скандалистке?»

До недавних пор ни один молодой мужик не мог одарить ее подобным взглядом.

Официант сообщает, что комиссариата в этом квартале нет. Только в Сиене.

Поедешь сейчас в Сиену? — изумляется Субра. — В двенадцать ночи? Одна? Отправишься на поиски комиссариата? Без прав?!

«Нет, — отвечает Рена. — Я просто… ну… лягу спать, а утром посмотрим. Может, окажется, что это был дурной сон».

Она тащится, как улитка, а Субра нудным тоном перечисляет преимущества и неудобства этой furto[219].

Азиз тебя не достанет… твои сыновья тоже… И Шрёдер до тебя не доберется… С другой стороны, твои сбережения, и так уже прилично обкусанные этим отпуском, не сегодня завтра улетучатся, если не успеешь заблокировать карту…

«Но при мне остались билет и паспорт! — говорит Рена. — И послезавтра я стартую из аэропорта Америго Веспуччи, и только это и важно! Все остальное… ну что же, все остальное как-нибудь уладится».

Notturno[220]

Азиз — нет Азиза — Париж далеко — работы у меня больше нет — Туссен, Боже, он станет отцом, рано быть родителем в двадцать шесть — да, мне было всего двадцать, когда он родился, но… но… Керстин, на помощь! Нуждаюсь в сеансе мозговой акупунктуры! Освободи меня от мыслей! Еще два дня. Всего два дня. Я возвращаюсь, Азиз, умоляю, дождись меня! Мы снимем лучший репортаж о ситуации в парижских предместьях, клянусь тебе! И продадим его в самые крупные газеты мира. Я знаю, в это трудно поверить, когда сидишь в номере пансиона на окраине Сиены, но… но…

Она вытягивается на кровати, смотрит в сиреневый мансардный потолок.

В месте, напоминающем термы Каракаллы в Риме, я слушаю оперу на пленэре. Посреди сольной арии сопрано встаю и начинаю колотить сидящих вокруг людей по головам, бью очень сильно…

Рена просыпается. Идет к окну. Стоит, обнаженная.

Туман. Неподвижный бесшумный мир, даже собаки не лают. За окном сквозь призрачную дымку проглядывает фруктовый сад. Как насчет фотографии в инфракрасном изображении? Не получится, камеры больше нет.

Оставайся там. Ничего не делай.

«Иногда (это было до тебя, Субра) солнце исчезало без предупреждения.

— Я люблю тебя, Роуэн.

— Заткнись, идиотка малолетняя. Помалкивай, дура несчастная, и убирайся.

— Но ты обещал помочь с таблицей умножения…

— Бедная маленькая дебилка. Ей девять, а она не знает таблицы умножения! Как тебе удается быть такой глупой?

— Помоги мне, я могу научиться! Пожалуйста, Роуэн, помоги, у меня завтра контрольная!

— Вон из комнаты, вонючка, не видишь разве, я занят…

На следующий день — продолжение разговора:

— Прости, что надоедала вчера. Прощаешь?.. Роуэн? Можно войти? Ты меня прощаешь?

— Ты правда сожалеешь?

— Да.

— Чем докажешь?

— Сделаю все, что ты скажешь.

— Ладно, дай руку. Закрой глаза… Вперед… иди за мной.

Мы снова в гараже, но сейчас январь, и температура внутри минус двадцать! Холоднее, чем снаружи. В темноте наше дыхание материализуется в форме пара.

— Раздевайся догола.

Я снимаю пальто, потом — медленно — свитер.

— Давай, продолжай.

— Слишком холодно, Роуэн.

— Да неужели? Так вот она какова, сила твоей любви? Она гаснет на морозе? А ты ведь просила прощения, сказала, что сожалеешь, что хочешь доказать свою любовь к учителю! Да или нет?

— Да, но…

— Тогда подчиняйся.

— А вдруг папа с мамой нас застукают?

— Они заняты и сюда не придут.

— Я боюсь, Роуэн.

— Ты жалкая трусиха! Ты никогда ничего не добьешься.

— Не говори так!

— Тогда поторопись.

— Ладно…

Онемевшие пальцы борются с пуговицами и молниями. И вот я, голая, сижу на корточках, обнимаю руками-спичками худые ноги. Дрожу крупной дрожью, изумленная серо-зеленым цветом собственной кожи в полумраке гаража, а Роуэн — тепло одетый! — нависает надо мной и презрительно усмехается.

— Ладно, теперь ложись.

Спину леденит цементный пол.

— Вставай… Ложись… Вставай, говорю… Какого черта ты стоишь? Я приказал лечь!

— Роуэн, я совсем замерзла. Пожалуйста…

— Срань Господня, ты что, Принцесса на горошине? Может, мне развести огонь, чтобы согреть тебя, а?

Он закуривает, выдыхает дым, который смешивается с паром дыхания. Я начинаю плакать, но сразу перестаю — слезы замерзают на щеках.

— Рёва! — цедит сквозь зубы Роуэн. — Когда же ты повзрослеешь?

Рыдания рвутся из моей груди.

— Иди сюда, Рена. Ну же, подойди к своему старшему брату!

Он протягивает руки, прижимает меня к себе, утешает, укачивает, тихонько дует на шею — какие горячие у него губы! — а потом левой рукой зажимает мне рот и тыкает горящей сигаретой в спину. Раз… другой… третий… Три крика.

— Заткнись, чертовка! Ты замолчишь или нет?

Я киваю, сцепив зубы. Он резко отталкивает меня в сторону.

— Перестань ныть, идиотка, слышишь меня?

Я снова киваю, вытираю нос голой рукой, смотрю, как застывают на коже сопли.

— Ладно, Рена, успокойся. Кончено. Теперь все будет хорошо. Я хотел проверить, правда ли ты меня любишь или врешь. Ты выдержала экзамен и можешь одеться. Мы с тобой — единое целое, так?

— Да.

— Ты будешь вознаграждена за послушание. Рада?

— Да.

— Гордишься собой?

— Да.

— И ты никому не скажешь о том, что здесь было?

— Конечно, нет, Роуэн.

— Клянешься?

— Клянусь.

Увы, тем же вечером Люсиль принесла мне выглаженное белье, когда я готовилась принять ванну,