Земля под снегом - Эндрю Миллер

Память о вчерашнем рисовала ей изменившуюся женщину – но как именно изменившуюся? Она была удивлена вчера, что не рухнула, хотя желала этого. Рухнуть и удариться головой о край умывальника, чтобы он, вернувшись, увидел ее зубы, рассыпанные по полу спальни, как бусины порванного ожерелья. Она выла (в английском коттедже!), и ей чудилось, что ей вторит зародыш, что он тоже воет, вытягивая крохотное алое устье рта. Сходишь с ума среди знакомых предметов. То, что усваиваешь, усваиваешь слишком быстро. И не про некое комическое зловредство женщины в шелку, женщины, которая пишет подобное, а про себя, про свой самообман, про свою роль в фарсе. И слава богу, что не видела себя в этом состоянии, охваченную этим, не бросила неосторожный взгляд в зеркало. Бросишь – и не освободишься потом никогда. Пришлось бы обратиться в камень.

Потом стало смахивать на актерство. Невозможно было продолжать. Она сникла. Первое потрясение миновало. У нее по-прежнему есть ноги, руки. Глаза видят. Она может сойти за человека. Возобновила свои дневные дела (сейчас это кажется ей невероятным). Нарезала крольчатину, поставила тушиться. Выкурила полсигареты, и ее стошнило в нижней уборной. Часов в пять или когда там написала три записки на листочках из его кабинета, две сожгла в камине, одну оставила на кровати.

Он заглянул вечером к ней в комнату. Будь она из тех женщин, что втыкают в мужскую грудь кухонный нож, это был бы тот самый момент. На секунду ему показалось бы, что сама чернота комнаты бросилась на него.

Сейчас она выпила приготовленный чай, поставила кружку в раковину и встала перед кухонными часами. Вычесть пять часов разницы. Не без испуга она поняла, что не получается; получается, но с трудом. Вот до чего она измождена. И останется изможденной. Помимо прочего, у нее отобран отдых.

В ее руке был зажат листок бумаги. Она подошла к лестнице, подняла телефонную трубку и набрала номер оператора. Услышав голос, продиктовала адрес и номер, положила трубку и стала ждать. Иногда это занимало полчаса и больше, но сегодня оператор перезвонила через несколько минут и соединила ее. Ответил Моррис. Голос был сонный, звонок явно его разбудил. Она извинилась.

– Не переживайте, – сказал он. – Мне так и так скоро пришлось бы встать.

Он спросил про снег. Ответила ему. Он сказал, что у них тоже выпал – немножко. Вероятно, будет еще. Такой добрый голос у него. Хочется задавать ему вопросы, трудные вопросы, просто чтобы слушать его объяснения.

Донеслось: «Кто там, черт бы его драл?» Вероника. Он передал ей телефон. Все детали, все звуки их движений американским утром были хрупки и драгоценны.

– Айрин?

– Привет.

– Не с мамой, не с папой что-то?

– Что? Нет, нет.

– А как младенец?

– С младенцем все хорошо. Отлично.

– Просто, дорогуша, еще шести нет. Вчера была университетская вечеринка. Прием в честь нового вице-проректора. Есть такой напиток, называется – манхэттен. Очень опрометчиво. У тебя точно все в порядке?

– Да.

– Ну, я очень рада. Знаешь, по-моему, ты сейчас мне снилась. Мне кажется, на нас были эти плиссированные клетчатые юбочки. Помнишь?

– И что мы делали?

– Во сне? Бог его знает. Чего-то ждали, по-моему.

– Ты тоже мне снишься, – сказала Айрин.

– Ну, еще бы, дорогуша. – Щелчок зажигалки. Попросила Морриса принести пепельницу. – Но вот из интересного, что было вчера вечером, – мой разговор с человеком по фамилии Стоун. Он глава департамента. Твой начальник, в сущности, да, Моррис? И он меня убеждал опять засесть за учебу, выучиться как следует, и сказал, что университету самое время нанять побольше женщин-профессоров. Сейчас там только две на все заведение, и одна такая древняя, что была, как она утверждает, знакома с Эмили Дикинсон[60]. Это возможно, Моррис?

– Арифметически возможно. Если в раннем-раннем детстве.

– Как бы то ни было, дорогуша, меня это изрядно взволновало. Твоя сестренка – будущий профессор, представляешь? Суровая такая, но сексуальная.

– А этот Стоун… – сказала Айрин.

– Помощник декана по гуманитарным наукам. Усы как у моржа.

– Заместитель декана, – поправил ее Моррис.

Он был дальше сейчас от трубки – одевался или стоял в ванной, подал голос через ее открытую дверь. Айрин отчетливо рисовала себе мысленно их жилище, в котором никогда не была.

– Заместитель декана, – повторила Вероника голосом, полным дыма. – Там хуже армии. Они помешаны на званиях. Ты не обеспокоена из-за младенца, дорогуша?

– Нет.

– А как Эрик? В боевой форме?

– Он сейчас ездит на поезде, по дорогам не проедешь. По крайней мере в его машине. Она очень приземистая.

Веронику это рассмешило – надо же, приземистая машина. Сказала Моррису.

– Это «ситроен», – объяснил Моррис (ближе теперь). – Там пневматическая подвеска. Гидропневматическая. Запускаешь мотор, и машина приподнимается.

– Правда? – спросила Вероника.

– Да, – сказала Айрин. – По-моему, так.

После разговора она с минуту сидела на ступеньке лестницы, потом встала и позвонила матери. От звука материнского голоса ее затрясло. Чуть не стошнило опять. Кое-как рассказала ей. Мать была великолепна. Полностью на высоте положения. Показалось, это не удивило ее даже. Очень спокойно она дала Айрин инструкции.

В Бристоле Билл сделал пересадку. Пока все как надо. Лондонский поезд ждал у платформы номер три. Он успел купить газету. Будет читать про крикет, думать о спорте и больше ни о чем. Этот план понравился ему необычайно. На поезд садилась группа монахинь, он не знал, из каких они. Огромные крахмальные льняные шляпы белого цвета, едва пролезавшие в дверь вагона. Нет, не шляпы, он это знал. Чепцы? Тоже не то слово.

Он нашел себе место по соседству с военным, с двумя мужчинами, похожими на коммивояжеров, и с женщиной, которую определил как библиотекаршу. Сел рядом с военным и напротив женщины. Военный зажег сигарету, защищая ладонями спичку от ветра, которого тут не было. На платформе стояли другие монахини, провожавшие этих.

– Дочери милосердия, – сказала женщина, адресуясь к Биллу, но достаточно громко, чтобы слышали и другие.

– Головные уборы – заглядение, – сказал один из мужчин.

Гудки, отдавшиеся гулким эхом. Медленно выползли из-под навеса в снежное утро неприглядного города. Небо цвета овечьей шерсти, бездействующие краны над недостроенным многоэтажным домом. Билл прислонился к спинке сиденья и развернул газету. О крикете было немного; до третьего тестового матча в Австралии оставалось два дня (Джон Марри заменит Алана Смита; некоторые сомнения вызывала площадка в Сиднее – какой будет отскок у