Хрустальный желудок ангела - Марина Львовна Москвина

Как будто им было заранее известно: через двенадцать лет „Желудок в печали“ приобретет в свою коллекцию Нью-Йоркский музей современного искусства, и она будет аккуратно стоять в бесподобной заволокинской коробочке рядом с книгами Энди Уорхола и Пабло Пикассо.

Прошел месяц, в галерее „Мезальянс“ должна была состояться следующая выставка. Но внезапно налетевший в тихую гавань ураган разметал утлые джонки художников, поломал пирс на дощечки, порт вынужденно закрылся, а директор галереи остался без работы. Анатоль срочно свернул свой бизнес.

Он оказался аферистом похлеще Остапа Бендера. Знакомился с богатыми авантажными людьми, возил их во Францию, в Испанию, они там отдыхали, катались на яхтах, питались в роскошных ресторанах, кушали фуа-гра, брюхоногих моллюсков, жаренных с чесноком, луком и ароматной петрушкой, андалузский гаспачо и рулеты из морского черта в беконе, запивая холодным белым шабли „Olivier Leflaive Les Deux Rives“. Когда увеселения достигали апогея, Анатоль улучал момент и как бы невзначай предлагал своим утомленным солнцем друзьям ссудить ему некоторую сумму, ну, скажем, на… строительство автострады. Ему доверчиво давали взаймы, и на эти кредиты он содержал солидную финансовую фирму.

Искусство мало его занимало, он ворочал огромными капиталами. А выставки нужны были для отвода глаз. Но это выяснилось потом, когда Анатолю село на хвост ФСБ. И тут он совершил фантастическое сальто-мортале, можно даже сказать, героическое: всего за одну ночь Анатоль вывез шестьдесят своих клерков, включая бухгалтеров и кассиров, предварительно обеспечив их заграничными паспортами и авиабилетами, во Францию! Так он спас боевых товарищей от тюрьмы. Причем разместил их с большими удобствами.

В ту штормовую ночь Заволокину предложили поехать вместе со всеми, но он отказался. Здесь его коллекция, жена Саша, дочка Маша, кот Шурик, бульдог Федя. И конечно, художники, которые вращались вокруг него – маленькие планеты-астероиды.

Анатоль отсиделся в Париже, промотал все деньги, вернулся в Россию, создал новый банк, крутанул большую сумму, снова страшно разбогател – и уже навсегда растворился в синей дымке паровоза, отряхнув с ног своих прах нашей хлебосольной земли.

Стоило империи Анатоля рухнуть, а его подданным разбежаться кто куда – галерея „Мезальянс“ вмиг захирела. Несколько дней Саша раздавал картины и скульптуры удрученным творцам. Впрочем, все уже привыкли, что галереи то вспыхивали, словно сияющие болиды на горизонте, а потом в одночасье рассыпались на мириады искр, как новогодние хлопушки.

Порой они тихо пропадали вместе с произведениями искусства. Иногда – сами оставались, а произведения исчезали.

Но не таков Александр, он извинился за форс-мажорные обстоятельства и отдал шедевры их создателям, а бывший Моспроект отошел к новым арендаторам. Вряд ли те потерпели бы какие-то левые холсты и бронзовые болванки у себя под носом.

То же самое тогда творилось с мастерскими художников. Приходили одетые в черное, посланные каким-то неизвестным командиром „чоповцы“, взламывали двери и выносили картины, подрамники и мольберты, сваливали в кучу скульптуры и рулоны бумаги, меняли входные замки: недвижимость-то в цене, а художники напрасно коптят землю, сидя в своих подвалах и чердаках, тогда как лучше с умом и доходом распорядиться квадратными метрами.

Из чердака на Рождественском бульваре управдом решил сделать ресторан, а там художники. Вот незадача. В условиях борьбы за культурное преобладание поломали двери, выставили во двор барахло, старье, рухлядь, мазню, загрузили в контейнер и отвезли на подмосковную свалку.

Хорошо, художников не постигла та же участь, а могла бы – сидят там с кисточками, что-то малюют… бестолковые людишки!

На Чистопрудном бульваре у себя в мастерской смотрел как-то Лёня задумчиво в мутное окно – огромное окно с деревянными переплетами, – сочинял стихотворение:

За окном Китай зеленый,

на стекле потоки грязи…

Внезапно раздался грохот, сверху полетели палки, стекла, куски крыши. Это начали разбирать дом, чтобы переделать его и продать банку. Мол, если тебе дорога жизнь и твои картины, собирайся и сваливай, пока потолок не обрушился.

Выезжали художники из своих отобранных мастерских, сдавали редуты, унося, как свернутые флаги, рулоны рисунков и картин; что не могли унести, бросали, теряли тут же. Главное самому не пропасть, не сгинуть в этой битве между толстыми и худыми, как на офорте Питера Брейгеля, а там посмотрим, еще сотворим чего-нибудь, если выберемся живыми. Времена всё-таки не те, когда запросто на Лубянку, расстрелять или сослать в ГУЛАГ, будешь там в лучшем случае рисовать портрет Сталина в тюремном клубе.

Нет, сейчас другое дело. Кто-то взялся за ум, открыл кафе, занялся ресторанным бизнесом, купил себе „мерседес“, прислушавшись к неумолимой поступи жизни, стал поэтом зарабатывания денег.

А Лёня перебрался в Чертаново, на двадцать пятый этаж, под крышу „Поднебесной“, как ласточка под стреху. Туда к нему прибегал Заволокин, несмотря на свои труды, тяготы и треволнения. Как редкого знатока искусства, его призвали на службу в Министерство культуры, в отдел ИЗО.

В ведомстве Александра были провинциальные музеи, он их радушно привечал, особенно родные, волжские. Они стояли на высоком берегу реки, окнами на пароходы, на волны, на чаек, на простор без конца и края.

Ярославский музей, яблони в окне… Музейщики сидят, чай пьют, а Заволокин – считай, родственник, волжанин, ему отпирали запасники, показывали богатства. Сколько радости было, когда вдруг в хранилище Ярославского музея он обнаружит целую папку неизвестных рисунков Михаила Ксенофонтовича Соколова, и солнечно-зеленые лучи, пробившиеся через деревянные переплеты старинного окна, высветят каждый из них так, что видна малейшая черточка, любой штришок. Графику ведь надолго не вывешивают в залах, прячут в папки. А он приедет – ему все сокровища выставят напоказ.

И снова у него в кабинете, уже в Министерстве культуры, – книги разбросаны, статуэтки, иконы везде, шкатулки, картины опять несут. Он был странный чиновник, незаурядный. В нем гудел огонь, и этот огонь помогал ему всякий раз обрести почву под ногами.

Его кабинет был открыт любому, и вереницей шли к Саше не только музейщики, но и художники – бородатые, смурные, немолодые, да и молодые – посидеть, покурить, попросить – кто выставку, кто денег, кто просто сочувствия.

Деньги шевелились у него в кармане, когда они туда попадали. Сестре купил дом в Пучеже. Племянникам на Новый год посылал сказочные подарки.

– Хватит деньги-то изводить! – ругалась Таня.

А он отвечал:

– Пусть я у них останусь в жизни ненормальным Дедом Морозом!

Лёне подарил свой фотоаппарат „Зенит“ с набором объективов для съемки макро- и микромира.

Зое Ивановне Саша с Сашей организовали поездку в Париж. Перед отлетом Заволокин вручил ей двести долларов.

– Это я вам зачем даю? – сказал он. – Когда приедете, сразу же