Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой - Лев Юрьевич Альтмарк

Яшка прикинул, что пора переходить к главному. Дабы до конца усыпить бдительность присутствующих, он начал с выдержки о правах и обязанностях комсомольца из Устава ВЛКСМ, и встрепенувшаяся было публика снова впала в коматозное состояние. И тут он нанёс главный удар:

– Ставим на голосование вопрос об исключении из рядов комсомола за неуплату членских взносов бригадира штукатуров формовочного цеха Филимонову Нину. Кто за, прошу поднять руки…

В зале послушно потянулись руки, и даже Ромашкин, борющийся со сном, попытался голосовать, хоть ему не положено.

И сразу же Яшка резко сменил темп: молниеносно закрыл собрание и распустил всех по домам. Люди облегчённо вздохнули и потянулись к выходу. Не оказалось ни одного, кто вспомнил бы, за что голосовал всего минуту назад.

Задержавшийся в президиуме Ромашкин только сейчас начал врубаться в то, что произошло. Он всё ещё по инерции трусил ногой и прикрывал рот ладонью, но в его глазах уже появился осмысленный блеск.

– Ты это что, стервец, натворил? – беспокойно пробормотал он.

Не обращая внимания на грубость, Яшка состроил невинные глазки:

– Это решение собрания, и вы тому свидетель.

– Брось дурака валять! – начал кипятиться зам. – Думаешь, я ничего не понимаю?

– Вам виднее, – Яшка развёл руками и собрал на столе бумаги, – только поезд, простите, ушёл…

– Ушёл, говоришь?! – Ромашкин даже подскочил на стуле от негодования. – Мы ещё посмотрим, чей поезд ушёл! Тебе это так с рук не сойдёт!

– Между прочим, – злорадно припомнил Яшка, – вы тоже за исключение пытались голосовать. А решило всё-таки большинство присутствующих…

– Знаем мы это большинство! Ты меня, сопляк, ещё учить будешь!

Весело и почти улыбаясь Яшка подвёл итог:

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит… Победа за сопляками!

– Сдурел ты, что ли?! – Ромашкин беспомощно развёл руками и поискал взглядом поддержки у задержавшихся в красном уголке Ленки и Шустрика, но Яшка уже спустился со сцены и пошёл к выходу, однако у дверей обернулся и крикнул:

– Лена, зайди, пожалуйста, в комитет комсомола, нужно сделать выписку из протокола, и завтра я её лично отвезу в райком.

И только вернувшись к себе, Яшка бессильно рухнул в кресло и почувствовал, как неимоверно устал за последние дни. Заварить бы сейчас кофе покрепче, стянуть надоевший галстук и сбросить ботинки, да нет сил даже пошевелиться…

Вопреки ожиданиям, исключение из комсомола Нинки эффекта разорвавшейся бомбы не произвело. Внешне всё осталось по-прежнему, только Шустрик при встрече стал сторониться Яшки как чумного, да и Ленка теперь поглядывала в его сторону с сожалением и опаской.

Встретив его на следующее утро, Ромашкин как ни в чём не бывало поздоровался и безразличным голосом сообщил:

– Галина Павловна хочет тебя видеть.

– Почему сама не позвонила?

– Какая разница? Или ты мне не доверяешь?

Не хотелось начинать день с неминуемого втыка в парткоме, но… сам напросился.

– Наслышана о твоих подвигах, – Галина Павловна даже не глядела в его сторону, уткнувшись в бумаги. – Впрочем, всё это мальчишество и ерунда.

Яшка пока молчал и не лез в бочку. Навоеваться ещё будет время.

– Ерунда, – со вкусом повторила она и подняла туманный взор поверх очков. – Неужели ты решил, что кому-то этим своим поступком что-то сумел доказать? Или навредить?

– Больно мне надо кому-то вредить…

– Ничего ты не понимаешь! – Галина Павловна усмехнулась и ласковым змеиным глазом принялась разглядывать Яшку, будто увидела впервые. – А ты знаешь, что мы с твоей мамой работали вместе, когда тебя ещё на свете не было. В одном бараке после войны жили, на одном костре похлёбку варили. Так что ты мне почти как сын… Я тебя даже ремнём отстегать имею право, и твоя мама мне только спасибо скажет за то, что учу уму-разуму дитя неразумное. Был бы на моём месте кто-то другой, тебе бы твои выходки с рук не сошли.

О знакомстве с Яшкиной матерью она вспоминала только в самых критических случаях. Видно, ему всё-таки удалось пронять этих бодрых и самоуверенных хозяев жизни. Ромашкинское показное равнодушие – всего лишь мишура. Можно представить, как он в душе ненавидит Яшку!

Галина Павловна снова углубилась в бумаги, изображая страшную занятость. Видимо, нравоучения на этом закончились, и она, как бы между делом, заметила:

– Значит, так. Выписку об исключении Филимоновой переделай на выговор. Ничего, что собрание проголосовало. Люди тебя поймут, я поговорю с ними. А лучше всего, не делай никакой выписки. Характеристики на Филимонову уже в райкоме, дело в работе, так что все твои выкрутасы, – она сладко потянулась, – пустые хлопоты. Ты меня понял?

– А если не переделаю выписку?

– Не будь дурачком, – голос Галины Павловны стал ещё слаще, – делай, что говорят, не лезь на рожон… Кстати, насчёт собрания по Полынникову: ты не забыл про своё выступление? Это поважнее твоих выписок будет… Подготовился?

– Нет, и не буду! – Яшка уже решил воевать до конца. – Всё это пустые хлопоты!

– Ну, как хочешь, дело твоё. Но я бы не советовала отказываться. Впрочем, мы никого не заставляем. Не ты – другой выступит. Филимонова та же самая, – Галина Павловна совсем уже напоминала медовый пряник со спрятанной внутри иголкой. – Я тебя не тороплю с ответом. Передумаешь – скажешь. И с Ромашкиным помирись. Что вы с ним не поделили? А теперь свободен. Иди работай…

6. Судилище

Побитой собакой Яшка вышел из парткома и в коридоре столкнулся с Шустриком. На сей раз увернуться от Яшки ему не удалось.

– Что, правдолюб, доигрался? – привычно оскалился он. – Отхлестали по мордам за попирание основополагающих принципов? И поделом: будешь слушаться старших!

– Да пошёл ты! – огрызнулся Яшка. – Старший…

– Это ещё цветочки, – теперь уже не отвязывался Шустрик. – Так и быть, дам полный расклад по ситуации для студента-двоечника, который никак не врубается в правила, по которым живут взрослые парни. Первый грешок доблестный бюрократический аппарат великодушно тебе простил. Дал возможность одуматься и исправиться. Да он ничем и не рисковал, потому что ты никуда не денешься и будешь всегда на крючке. Но простил формально, ведь на твоей репутации уже появилось первое тёмное пятнышко, которое ничем не смыть. О нём будут помнить столько, сколько ты будешь маячить у них на глазах, и при случае тебя всегда им попрекнут. Стоит тебе сделать ещё один неверный шаг, тут-то безжалостный маховик и раскрутится. В итоге – экзекуция и показательная порка, притом обидная и не пропорциональная прегрешению, чтобы не только ты сам, но и все вокруг поняли – так поступать нельзя и даже задумываться об этом чревато… С нашим Петром аналогичный случай. Беда пресвитера