Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский

— Воюет! — сердито ответила Зинаида. — Или с немцами, или с бабскими юбками, знаю я его… — И прямо на глазах председателя она стала снимать старую юбку и надевать, обнажая белые плечи и часть спины, через голову ту, что посвежее; председатель, краснея, пытался отвернуться, но широкие бедра, круглые и полные ягодицы заворожили его и он буквально впился в них немигающими глазами.

— Ну, ты и… — Голос председателя как-то сам собой стал мягче, приветливее. Прокофий хотел еще что-то сказать, однако не нашел подходящего слова, застеснялся и смолк.

Зинаида заметила смятение председателя и ехидно улыбнулась.

— Жаль, времени нет, гонишь на работу, а то б я задала тебе гонку, — подмигнула она и кивнула на кровать с горой подушек. — Или ты просто так… пустое место, черт однорукий? — раззадоривала она председателя.

— Ну, это мы еще увидим! Не гляди, что я на руку инвалид…

— Для энтого не рука твоя мне нужна, — фыркнула Зинаида. — Ну, пошли, что ли, на работу, изверг. — И она первой открыла дверь хаты и перешагнула через порог.

Председатель послушно поплелся за ней.

Вот так каждое утро Прокофий Дорофеевич воевал с бабами, а с молодежью вообще не церемонился, ленивого или нерадивого мог и огреть единственным кулаком.

— Завтра же в Сибирь упеку как дезертира с полевых работ! — кричал он при этом. — За саботаж по этапу пущу, ясно?

Не давал расслабиться председатель и детям единоличников, устраивал им, как он выражался, трудовую мобилизацию.

— Лично твой отец, хотя и не член колхоза, но теперя вместе со всеми колхозниками и рабочим классом находится на боевых рубежах, фашистов бьет, — объяснял он Екатерине, отца которой, подлечив, тоже отправили на фронт. — А чтобы бить врага, нужна сила… А какая же сила без куска хлеба и горячих щей? Посиди день-два без хлеба и… борща, какой из мужика вояка?… Не он с немца, а немец с него голову сшибет. — Председатель широко размахивал здоровой рукой, словно показывая, как надо лишать головы фашистов. — Так что нечего сидеть, как сурки, в норах, айда все на уборку урожая… Собрать до единого зернышка и отослать на фронт — вот раскаленный гвоздь дня!..

— Я чего, я пойду, лишь бы ребята там были, — поглядывая в зеркало, соглашалась Нюрка. — Надоедает дома сидеть… Да еще мать ноет, ноет, будто отца уже убили…

Комбайна в колхозе не было, поэтому скошенную косами мужиков и баб пшеницу и рожь вязали свяслами из мягкой осоки в снопы, складывали их сначала в крестцы, где колосья дозревали, высыхала солома, а после уже снопы скирдовали. Катя вместе с подругами вязала снопы. Виктор не мог налюбоваться, как это ловко у нее получается. Тонкими пальчиками она быстро скручивала в жгут свясло, сгребала из валка необходимую порцию пшеничных стеблей и связывала их в круглый тяжелый сноп. Виктор едва успевал за нею уносить снопы к месту, где крестцы росли, словно грибы после теплого весеннего дождика. Теперь уже ни для кого не была тайной их взаимная привязанность. Девки шептались, глядя на них с завистью:

— Ох, и любовь у них!..

— Если б не война, какую бы они свадьбу сыграли!..

— Бог даст, еще сыграют…

И Оська не мешал влюбленным. Он всегда каким-то образом увертывался от дотошного и настойчивого Порфирия Дорофеевича и почти не работал в колхозе.

— Не парень, а скользкий линь, — жаловался председатель, — ни с какой стороны его не возьмешь… Выскальзывает, вот в чем гвоздь!..

Скирдовали снопы чаще всего по ночам: не так жарко, меньше ветра и пыли, которая забивается в глаза, рот, за шиворот, жжется и колется. Бабы и девушки помогали свозить снопы к месту скирдования, а ребята были наверху, орудуя вилами и граблями. Затем наступали дни обмолота. В колхозе имелась старая молотилка, приводимая в движение через широкий ленточный привод от трактора. За молотилкой смотрел, ремонтировал ее лучше всех разбиравшийся в технике Степка. На него больше всего и надеялся председатель колхоза.

— Это мой самый главный помощник! — не без гордости говорил Порфирий Дорофеевич. — У него не голова, а ремонтная мастерская МТС!.. Он тебе механик, он тебе инженер, он тебе… вообще!.. Цены ему нет…

— Как это нет, — возражал Степка, — а трудодень?… И двадцать граммов на него зерна в конце года — вот моя цена…

— Будет и больше, Степа, — уверял председатель. — Вот кончим войну, окрепнем… По килограмму давать станем!..

— Кабы б, — качал головой Степан.

Поздней ночью, когда люди уже окончательно выбивались из сил, не могли поднять сноп ни на скирд, ни на молотилку, в редкие и короткие минуты отдыха, когда даже уставший трактор замолкал, Виктор и Катя, как им казалось, незаметно для других уходили в темноту, садились на колкую стерню, подослав охапку соломы, и превращали невероятную усталость в неописуемо прекрасные мгновенья. Выпадали такие же счастливые минуты и другим парням и девушкам. Митька и Варька тоже убегали и скрывались в темно-синей ночной гати. И к своей радости Митька стал замечать, что Варька все реже и реже заикается. Не зря говорят: нет худа без добра. Объявление войны в то памятное воскресенье сильно напугало Варьку и… почти вылечило.

Пока молодежь парами, пьяная от усталости и любви, бродила по остриженному под ежика полю, обессиленные мужики и бабы тут же, на снопах, раскинувшись вольготно, дружно храпели, даже не видя снов.

— А если бы взорвать бомбу, проснулись бы? — шутил Митька.

— Нет, — уверенно отвечал ему Степка, — и зачем бомба, вот заведу трактор, так они мигом на ноги повскакивают…

— Или Порфирий Дорофеевич треэхтажным матом зарядит, — засмеялся Митька. — Против его ругани любой колокол — пискля…

— У него что ни мат, то набат! — подсказал Виктор. — Кстати, а где теперь председатель прохлаждается?

— Не прохлаждается, а, наоборот, парится, — ехидно заметил Митька. — Я сам видел: сначала он поковылял в сторону леса, а потом и Зинаида за ним шмыгнула… И до сих пор их нет!..

— Легкая на передок баба, — сплюнул Степка. — Быстро про Антоху забыла…

Виктор чувствовал, как краска заливает его лицо, хорошо, что было еще темно и никто не заметил его смущения. Во время работы он стоял наверху, за столиком молотилки, и совал в ревущую пасть машины уже развязанные снопы пшеницы. Развязывала их, перерезая ножом свясла, стоявшая рядом Зинаида. Она находила минуты, секунды, чтобы как бы случайно прижаться к нему, заплести свою ногу за его, старалась потереться о его ляжку своим высоким задом и озорно скалила белые ровные зубы. То, что Зинаида