Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский

хатам, вернулись скворцы. И как чудно, заливисто, резко отличаясь от голосов других пернатых, даже щеглов, умеющих делать звонкую перекличку, вечерами и по утрам пели соловьи! Даже не верилось, что где-то идет война и люди убивают друг друга.

А оно, это побоище, было не так уж и далеко. Все чаще и чаще весеннюю благодать, голубую бескрайнюю тишину неба разрывали остервенело ноющие немецкие бомбардировщики. Впервые нагорновцы увидели поздним вечером, как небосвод над Алексеевкой, крупным железнодорожным узлом в двадцати километрах от Нагорного, озарился огненными цепочками трассирующих пуль, всплеском высоко разрывавшихся зенитных снарядов. В Алексеевке сосредоточивалось много железнодорожных составов с гражданскими и военными грузами. Сюда-то, как хищный охотник на дичь, и подкрался фашистский стервятник, но испугался взметнувшегося с земли мощного огненного фонтана и повернул в сторону. Немецкие пилоты стали сбрасывать смертоносный груз куда попало. Этим никакого вреда они не причинили, бомбы взорвались в поле, далеко от железной дороги, но людей серьезно напугали, а это тоже входило в их задачу — деморализовать население, заставить его дрогнуть. Теперь жители Нагорного не понаслышке, а физически, телом и душой ощутили приближение войны к их очагам. Лишь один человек, увидев фейерверк над Алексеевкой, упал на колени перед образами и стал неистово креститься, шепча молитвы: он давно ждал этого знака. Это был Свирид Кузьмич Огрызков. Его жена Авдотья Саввишна и сын Оська стояли у двери, смотрели на стоявшего на коленях хозяина дома и не знали, как им самим поступить: молиться или просто ждать?

Чем ближе становился фронт, тем чаще и наглее летали над мирными селами воздушные пираты. Дни и ночи урчали они высоко в небе. И никто на земле не мог определенно сказать, куда сбросит фашист бомбы: любую хату он мог превратить в пепел в одночасье. Услышав ноющий звук (люди быстро научились различать гул гитлеровских стервятников), нагорновцы всеми семьями прятались в подвалы или погреба, а в последнее время все бежали в подземные хранилища, куда колхозники обычно складывали собранные осенью овощи.

— Упадет сюда бомба, погибнем вместе, — крестился дед Филька. — Но не дай Бог тому произойти… Господи Боже наш Иисусе Христе, помилуй нас и сохрани, отведи от нас руку супостата… Сколько живу — не помню, чтобы до Нагорного доходили чужие солдаты!.. Видать, конец света наступает…

— Жалко саду, — вздыхая, скорбела Власьевна, — такой вишник нынче уродился: ягоды — одна в одну… Яблоки еще не знаю, может, червяк съест, как в том году, а вишник — николи такого не видела! — качала она головой.

Власьевна всерьез боялась, особенно ночью, когда в небе гудел самолет, что сад ее подвергнется бомбежке. Фашистские асы целенаправленно осуществляли воздушный террор, поставив своей целью держать в постоянном страхе стариков, женщин и детей на еще не оккупированной ими территории и тем самым ослабить у жителей волю и решимость сопротивляться.

Первое время Виктор, услышав приближение немецких самолетов, бежал не в колхозное овощехранилище, а к дому Грихановых. Катя очень боялась этих налетов. Вместе с девушкой и ее матерью Аграфеной Макаровной они быстро спускались по скрипящей лесенке в погреб, вырытый Егором Ивановичем недалеко от дома в огороде, и там вместе ожидали, когда перестанет ныть в темном небе немецкий стервятник. У входа в погреб Егор Иванович соорудил надземный вход из кирпича, сбил крепкую дубовую дверь с засовом изнутри и железными петлями снаружи для замка. Воровства в селе было немного, кто лишь по пьянке баловался, но молодые ребята каждый год, когда их призывали на действительную службу в армию, накануне, как обычно, хмелели от спиртного и всю ночь просто-напросто хулиганили, забираясь на чердаки и в погреба не только своих соседей, но часто и в свои. Никто на таких «грабителей» в суд не подавал, мужики в свои годы вытворяли и похлеще, просто в эту ночь покрепче запирали и чердаки, и погреба, а те, у кого имелись охотничьи ружья, стреляли для пущей важности в воздух.

Однажды, когда Виктор, Екатерина и Аграфена Макаровна пережидали в погребе очередной налет, в дверь сильно ударили. Катя от страха ойкнула и плотнее прижалась к Виктору, а Аграфена Макаровна прибегла к испытанному методу защиты — стала креститься и шептать молитвы. Но это не была бомба или что-то другое, сброшенное с вражеского самолета. Виктор поднялся к двери, широко распахнул ее и, выходя наружу, споткнулся о кирпич. Сомнений не было: это дело рук Оськи.

— Оська! — крикнул в темноту Виктор. — Оська, мерзавец! Я тебя поймаю, и ты останешься без того, чем бросил кирпич! Слышишь, трус?

В ответ только тихо шелестела листьями яблоня, которая росла почти рядом с погребом.

После этого случая Оська долго не попадался Виктору на глаза, обходил его стороной, но и Виктор по просьбе Аграфены Макаровны не стал жаловаться кому бы то ни было на хулигана, зная, что за такую выходку, особенно в часы налета, по головке бы не погладили. Учитывая социальное положение семьи Огрызковых, Оську непременно арестовали бы, не потребовав никаких иных доказательств. Но и Виктор, будучи от природы весьма щепетильным и справедливым, рассудил, что ведь не схватил же он за руку Оську, хотя точно знал, что бросил кирпич в дверь именно он — ревновал тот Екатерину! Однако нельзя же за чувства судить людей.

С наступлением тепла у нагорновцев появились новые заботы. В колхозе были засеяны яровыми все запланированные площади. Хорошо росли также озимые. Виды на урожай были очень хорошими. Быстро развивались овощные культуры. Колхозники понимали, что армию кормить кроме них некому. И не только ту, что проливала кровь, отстаивая каждую пядь родной земли, но и ту, что каждый день приходила в Нагорное и другие соседние села.

«Мешочники идут!» — этот частый крик мальчишек каждый раз взбудораживал жителей села. В каждой хате знали, что надо последнее выставлять на стол. В Нагорное заходила очередная так называемая воинская часть. Так называемая в том смысле, что бойцы, красноармейцы, если их можно было так назвать, не имели военного обмундирования, не имели оружия, кроме лопат и кирок, и, самое главное, они не имели продовольствия. В строю шли голодные, босые, иные без рубах, другие буквально в кальсонах вместо хотя бы простых штанов. Их призвали воевать, а кинули на подножный корм.

За рекой Серединкой на восточной стороне, где заканчивался луг, белели стены хат большого соседнего села, а за селом начинался крутой подъем с многочисленными обмытыми ветрами и дождями меловыми плешинами и оврагами, издали очень похожими на ребра вымершего гигантского динозавра. От самой вершины подъема