Потерянный альбом - Эван Дара

перекликаются, наши тела — множители значения, каждое наше движение и жест — новое выражение беспредельного смысла; в конце концов взаимодействие уже не требует стратегий, и мне нужно просто встречать его поцелуи, плеск его поцелуев на мое лицо, на мои губы, на орбиты моих глаз и на верх моего горла, в мой лепечущий пульс…

…и, хватая его за волосы, я чувствую, что он вновь спускается, его поцелуи пересекают кочку моей ключицы, и теперь он лижет и смакует мою кожу, кожу моей груди; и я чувствую языком и губами сладко-соленые текстуры, что он черпает из меня, изумление моей теплой кожи; и теперь вновь он взбирается к груди, карабкается, оставляя серебряные следы языка и запинающиеся покусывания-поцелуи, пока вновь не останавливается на соске, лакая его с твердостью, и берет грудь, поддерживает своей рукой, своей нежной рукой; и они движутся в нежной синхронности: его рука баламутит, а губы — стреляют языком, когда вторую руку он пропускает мне за спину, чтобы держать меня всю, с невозможностью прижать в себя, лакая все больше и больше моей груди себе в губы, в открытый рот, мягкая твердость давит на мягкость; уплотняя язык, он лакомо ласкает всю ширь соска, и я хочу быть целиком внутри него, куда он влечет меня погладыванием и языканием…

…но я отстраняю его рот и потом расстегиваю рубашку, поднимаюсь из юбки и трусиков и отталкиваю их прочь, на ковер; и когда я откидываюсь, мое зрение заполняют его темные волосы, когда он опускается и целует распадок между моими грудями, затем мусорит поцелуями налево и направо, словно их разносит ветром — вверх по склонам моих грудей, потом вниз к их основанию: и, когда он соскальзывает по курватуре моих ребер, его поцелуи кажутся астерисками: колко отпечатываются, ссылаясь на какое-то более полное толкование, глубокое значение где-то ниже; затем, когда его лизанье ныряет к мягкости моего живота, я слышу мелкие вскрики чувства и содрогаюсь, переливаюсь, всего чуточку, пока он лижет налево, потом обратно, но неуклонно сдвигаясь ниже; мои руки — в его грубых волосах, когда он начинает медленно лизать мои бока и поперек живота и потом снова груди, и его язык, скользящий, есть сургуч, что сплетает мои трещины, что собирает меня заново, воссоединяет мою расколотую оболочку; и затем он наконец опускает руку и оставляет ее зависнуть там, огромной, твердой и могучей, прежде чем медленно, нежно окунает один палец, и вот он во мне, наконец во мне, в меня окунается твердость, в мою жидкость…

…и он взбалтывает меня, и он скользит меня, и я закипаю от желания, и я вскидываюсь, чтобы взять его лицо и поцеловать, обслюнявить; но тут он внезапно отрывается от меня и отклоняется на коленях, стоя между моих ног, глядя на меня; и не движется, и смотрит, всего миг, его чудесное лицо с крепкими костями — честное и вожделеющее, после чего поднимает мои колени и текучим движением кладет мои ноги себе на плечи; затем начинает их поглаживать вверх-вниз, твердо-грубо, скользит ладонями от моих коленей по внутренней стороне ног к ягодицам; затем берет одной рукой мою правую ногу и начинает целовать, почти чавкая, большие лижущие поцелуи там, где я мягче всего, с изнанки моей ноги; затем начинает медленно спускаться, рука и губы-поцелуи медленно нисходят ко мне, и я жду, и я тороплю, так бессловесно, так бездыханно; и, когда он прямо у моего центра, ноги уже раскинуты во всю ширь, тотально зияют, кожный ландшафт и мех — все для него, целиком для него, его поцелуи перескакивают на другую мою сторону, другую ногу, он совершенно меня не замечает, и снова начинает языковать, переносит долгие теплые лизания на мое левое бедро; и он все еще рядом со мной, но не трогает меня, только протяженно языкает по бедру, как вдруг он прямо на мне, приземляется в меня, его язык ласкает внутри моей щелки и лакает, и лижет; и, когда я принимаю этот переливающийся напор, он вытягивается во весь высокий рост, чтобы лечь прямо на ковре; он — несущаяся ко мне из дальнего угла комнаты взлетная полоса, и его язык может толкать и кружить у моей щелки, ощупывая, оглаживая и опробуя ее истечения; и я толкаюсь навстречу к нему, о него, стремясь раскрыться для всего его лица, влагалищнуть его целиком, чувствовать полное, теплое, жидкое слияние; и его язык управляет мной, ворошит меня, он все тянет и тянет со своим трудолюбивым, бесцельным, лижущим поиском; и я вжимаюсь в него, я тоже ищу достичь нашего невозможного транспроникновения, пока разводной мост его языка пересекает мой мутный ров, или как корабли «Союз» стыкуются в космосе, два невесомых судна встречаются в черной пустоте орбиты, я видела это на фотографии в журнале, как раз такой кадр, изображение двух половин космической миссии, пересекающихся и сплавляющихся в единый корабль, их электрические системы взаимосоединяются, и две разных атмосферы чудесным образом сливаются; а это — наше единение, наше бесшовное смешение, как вчера, в газетном киоске, прямо как в газетном киоске на 19-й улице, когда я хотела купить «Аваланч Джорнал», а маленький темный магазин был забит журналами, аляповатыми журналами: это было вчера, и журналы заполняли длинную стену от потолка до лодыжек рядами открытых полок, и столпились стопками на стойках, и были разбросаны на нескольких горизонтальных полках в конце; и стоило потянуться за «Аваланч Джорнал», как мой взор соблазнили цвета и лица на журнальных обложках; и вот так автоматически, без размышлений, я взяла подвернувшийся «Роллинг Стоун», выпуск с «Ван Халеном» на обложке, где им нарисовали глаза как кошачьи, и начала переворачивать огромные страницы; и без предупреждения, пока я пробегала глазами по разным типам шрифта, и броским рисункам, и фотографиям Белинды Карлайл и Пола Стенли, на меня нахлынуло — внезапно, со внезапным содроганием — предчувствие собственной смерти; но все же я листала журнал дальше, мимо прихорашиваний, и взоров, и буйных волос, и, пока сменялись невинные страницы, мою грудь пронизало какое-то ощущение когтистой хватки, сжавшийся кулак жара и стыда; и в этот момент я наткнулась на фотографию, на которой строитель ест клубничный йогурт, и внезапно услышала, как думаю Это не невинно, это не случайно, здесь каждый ракурс, грань и поза продуманы и просчитаны для максимального эффекта; и услышала, как думаю, что на это потрачены целые состояния, чтобы нанять лучших профессионалов, выдающихся знатоков обмана,