Есть на Урале завод - Владислав Ромуальдович Гравишкис

повернулся, чтобы пойти дальше и лицом к лицу столкнулся с Фомичевым. Было это настолько неожиданно, что Халатов даже не успел скрыть что-то вроде испуга, промелькнувшего у него на лице. Он отступил в сторону, чтобы сейчас же уйти, но Фомичев, увидев Халатова, широко и добродушно улыбнулся:

— А я-то думаю: кто над нашими показателями ворожит? Оказывается, это ты! Ну, здравствуй, Никита Андреевич! — Фомичев протянул Халатову руку, и тот поспешно ее пожал. — Что давно не видно? Вспоминали мы тебя не раз. Забился куда-то и глаз не кажешь, позабыл старых товарищей…

«Старых товарищей! Тоже нашелся мне приятель! — неприязненно думал Халатов, посматривая на благодушно улыбающегося Фомичева. Ему уже было досадно, что он ке смог удержаться и зашел в цех. — Занесла же меня нелегкая! Теперь пойдет трезвонить: ага, Халатов приходил, заскучал по цеху!» И он напряженно начал придумывать, чем бы объяснить Фомичеву свое появление в литейной.

— Тетка прислала племяша проведать… — сочинял он, пряча глаза от Фомичева. — Гриша Малинин… Как-никак, родственник…

— Бро-ось, Андреич! — добродушно и сразу разоблачил его Фомичев. — Пришел — и ладно, что пришел, всегда рады своему литейщику…

— Везут! Семен Кузьмич, везут! — донеслось откуда-то издалека.

— Эх ты, мать честная! И с человеком-то некогда поговорить! Иду, иду! — откликнулся Фомичев и торопливо сказал Халатову: — Извиняй, Никита Андреевич, мне бежать надо…

Он торопливо пожал руку Халатову, устремился к выходу и исчез в воротах.

«Что такое у них тут затевается?» — думал Халатов, оставшись один. Он с любопытством смотрел на пробегавших мимо рабочих. Пустынный цех ожил, отовсюду появились люди. Они бежали к выходу, никакого внимания не обращая на одиноко стоявшего у доски показателей Халатова. В глубине цеха появился Соломин и Лукин, тоже торопившиеся к выходу. Соломин, проходя мимо Халатова, рассеянно посмотрел на него и молча кивнул головой.

Однако пройдя несколько шагов, он оглянулся назад и вернулся:

— Здравствуй, здравствуй, Никита Андреевич! Долго не появлялся у нас. Как, поживаешь? — Он пожал Халатову руку и внимательно заглянул в глаза: — Не заскучал еще у модельщиков?

— Скучать некогда — работа… — хмуро ответил Халатов.

Соломин уже как будто и не слышал его:

— А мы, Никита, большое дело затеваем — кокильное литье. Видишь, народ бежит? Это они литейную машину встречают…

— Москва выделила? — спросил Халатов и подумал: «Ясно, что у Лукина сильная рука в Москве. Только-только человек начал работать, а ему уже и литейную машину отгрузили и еще, наверное, помогать будут. Такому и работать легко, с ним не потягаешься, все условия создадут…»

— Алешу Звездина знаешь? Он орудует. Вот всем цехом устанавливать будем. Даже стерженщицы наши и те встречать бегут…

Он кивнул на обгонявшую их стайку девчат. Словно услышав, что речь идет о них, девушки оглянулись, и одна из них, Сима Чернова, певуче спросила:

— Николай Матвеевич, будьте добреньки, поясните: та машина со стержнями работает или как?

— Со стержнями…

— Вот видите! А у нас девочки переквалифицироваться собираются…

Она одобрительно кивнула и убежала.

— Видишь, что получается: еще толком не знают, что за машина, а уже радуются… — улыбаясь, сказал Соломин. — Полюбил народ машины, цену им узнал… Что, же, Никита, пойдем и мы, посмотрим нашу радость!

Они двинулись вдоль проезда. Услышав о том, что в цех везут литейную машину, Халатов почувствовал что-то вроде завистливого одобрения: счастье же людям! При нем никто не додумался ставить такую машину, а теперь откуда что берется… Скорее по привычке, чем намеренно, он насмешливо заметил:

— Не советую особенно радоваться. Еще намучаетесь с ней, капризная штука…

Соломин быстрым боковым взглядом осмотрел его и прищурился так лукаво, что Халатов поневоле поежился.

— Как тебе не надоело, Никита, строить из себя этакого черного ворона? Ну, скажи, зачем ты нам пророчишь разные напасти? Мы и без тебя знаем, что будут у нас трудности, не легко придется, да вот верим в свои силы и знаем — преодолеем все.

— Разве я пророчу? Я так сказал… — пробормотал Халатов.

— Ты по-другому на жизнь смотри — радостно! — не слушая, говорил Николай Матвеевич. — Верь в свое дело — вот и выйдешь победителем.

— Какой из меня победитель! — криво усмехаясь, сказал Халатов.

В его тоне было столько безнадежного уныния, что Соломин круто остановился и решительно сказал:

— Вот что, Никита, сейчас разговаривать некогда, сам понимаешь, а вот будет посвободнее — приходи, потолкуем. Придешь?

— Будет время — может, и зайду… — неопределенно и неохотно ответил Халатов.

— Мы литейщиками разбрасываться не намерены, каждый человек нам дорог! Так приходи, смотри! — сказал Соломин, энергично встряхнул ему руку и отошел к рабочим, стоявшим на площадке перед входом в литейную.

Здесь уже собралось много народу. Весеннее солнце светило щедро. С крыш обильно, со звоном текла вода. Весь боковой проезд был покрыт пятнами луж, отражавшими яркое солнце и голубое весеннее небо. Голуби ворковали под крышей.

К цеху, грохоча гусеницами, грузно полз тяжелый трактор. На крюке волочился громадный лист железа с поставленной на него станиной кокильной машины. По следу трактора шли литейщики, вооруженные закинутыми на плечи ломами и длинными вагами. Из кабины «Сталинца» высунулся Алеша и с тревожно-озабоченным лицом поглядывал то вперед, на дорогу, то назад, на плывущий за ними лист железа. Иногда он нырял в кабину и что-то говорил трактористу. Было видно, как тот кивал головой и перебирал рычаги управления.

Выбивая упругие клубы синеватого дыма из трубы, трактор подошел к воротам в цех. Люди раздвинулись, крича и размахивая руками, и сквозь эту живую стену трактор вполз в цех. Гусеницы выдавливали в земле мокрые отпечатки, которые тотчас же сглаживались наползавшим железным листом, так что получалась гладкая, точно выутюженная полоса земли.

Лишь только трактор и машина въехали в цех, как литейщики плотно сомкнутой толпой пошли за ними. У входа в цех остался один Халатов. Он посмотрел вслед литейщикам, сделал несколько шагов по направлению к ним, потом махнул рукой и отправился к себе.

Впервые ему пришло в голову, что во всем случившемся виноват он сам, а не кто-нибудь другой. Правильно тогда на вечере сказал дядя Вася: шлаковницы он не стал применять потому, что они были предложены не им, Халатовым, а каким-то безусым юнцом, без году неделю работавшим в литейном. Самолюбие не позволило принять чужое предложение, самолюбие не позволило прислушиваться ко многому, что ему все советовали, — а теперь вот за это самолюбие приходится расплачиваться: оказался в стороне от коллектива, от жизни, которую увидел сегодня своими глазами. Большего от него не требовали — только старательной работы. А он с чего-то взял, что и так уже работает хорошо, что пролет не может работать лучше. Оказывается, может. Все