Русская нарезка - Павел Кушнир

полутьме — небо углублялось, а лес становился прозрачнее и мельче и то, что ночью казалось таким необъятным, уходит, тонет в синем небе, острый ноющий звук, пепельно-серый то ли от пыли, то ли от уста­лости, сметёт взводы в кучу, а танки раздавят.

Пришёл горький час для любви и снабжение им личного состава и лишь однажды забыл всё что с ним произошло и не знал где находится

Вспомнил ещё он, с какой ненавистью он перешёл ту грань, которую ему переходить не разрешалось и никак не мог вестись на уничтожение

Счастливая, растревоженная этой грубоватой лаской, она ловила его руки . FUGA 1

И. В. Сталин, прислушиваясь, сказал И. В. Сталин. Раз его прочитав, внёс в радужных красках наркому для подписи на урожай. Ввиду особой важности с тяжёлым чувством. Пол­ностью: немного пешком. Мысли мои были военным сове­там, саду возле Кремля и своих дочерей копия какая громад­ная за всех ребят, за их будущее, за. нападение немцев на фронтах ЛВО имеет свои черты, свой колорит, нападение может сказать доброе слово. задача наших войск — на­строения, провокационные действия. одновременно и про­стотой в общении людей Прибалтийского, Западного, Киев­ского мы начинали жить! Философ или писатель сможет возможный внезапный удар, как расцвела бы наша страна.

Приказываю: ушли бы вперёд, не прерви война в течение ночи могучее течение тех лет. В течение ночи какие меры принимались, чтобы перед рассветом к развязыванию всю авиацию. никаких других мероприятий без особого распо­ряжения не проводить. С этой директивой немедленно вы­ехал в первую очередь возможности передача в округа испы­тывая подготовленными закончена возвращались с одной стороны 22 июня 1941 года которым всё зависящее копия директивы получено готовность мы с С. К. Тимошенко ме­роприятий. была передана от И. В. Сталина боевую воен­но-морского приграничных войск укреплены военную Н. Ф. Ватутин наркому военные округа минут встретить делалось угрозу максимально как будто западные о приведении орга­низационных сегодня в Генеральный штаб сложной тотчас же в какой-то с врагом передать порядка флота вступить её округов крупных чувство придётся в схватку по мере в 00.30 округа чтобы приведён, чтобы была ряд дать от нас в разре­шение наконец надвигающуюся директиву раздвоенности.

Через некоторое время в кабинет быстро вошёл В. М. Мо­лотов:

Германское правительство не было, словно вообще никогда не сохраняло при этом властное, суровое выраже­ние, беспорядочное, бессистемное, как тараканы, невежество Гитлера. Выжил хозяина из кабинета в ещё большее опус­тошение, в бесчувственность, не было ничего, только со­вершенно пустое небо через каждые две-три минуты, и поде­лом — не колебайте воздуху, не сбивайте народ с панталыку, не поганьте веру и чистое имя Господне.

Ясно!

В её основе лежали древние мифы; худая, нескладная фи­гура отрицала современную астрономию с голубоватыми ли­стками остального мира. я смотрю на ваше имя; стекавшие на губы солёные слёзы тянутся от него. Ход жизни и небес­ных тел, навалившись на колени, спит сидя; чистые люди сильнее болят. Жёсткие руки завтра эвакуируют не к отцу, не к матери — к тебе; я теперь в твоих руках. — Господи! О чём ты говоришь! — немолодая полнолицая официантка в наколке, оставшаяся в горящем селе вместе с ранеными, кри­чала сорванно, почти безумно: «Ну, будем здоровы! Айн- цвай!» — когда Синцов приказал разделиться, это нужно бы­ло не им, здоровым и живым, а семнадцати раненым и тем ещё одиннадцати, что навсегда остались в горящем селе, всё усиливаясь, старательно и послушно, тесной кучей. «Убью!» — подумал он, но неясно понимал, кого он убьёт. Долго он крепился, терпел, пьяного, неподвижного, его ста­ли есть черви, как трухлое дерево. И у жены, вольнонаёмной сотрудницы органов НКВД, и у военного шофёра, и у сер­жанта — тоже завелись черви.

Она ловила его взгляд, чудо более сильное, чем немецкая организованность и танки с чёрными крестами. На земле лежал человек, никогда особенно не боявшийся смерти — тело берегло в себе лишь страх, и он временами лежал под деревом, вцепившись в него обеими руками. за свою не­долгую жизнь он не раз бестрепетно думал о том, что он тщательно на войне от всех скрывал. однако, несмотря на его вызывавшее зависть товарищей природное бесстрашие, сейчас он бежал туда, где больше всего накапливалось лю­дей, и дважды оказывался в поле и дважды возвращался в лес — в поле было страшнее: десятки самолётов чертили над ним торжественно-шутливое приглашение для тех, кто был жив, и он уже ничем не мог им помочь и сейчас отвернулся, чтобы больше не видеть, чтобы не отстать, чтобы не впасть в забытье и не оказаться в плену, не успев покончить с собой. FUGA 2

— Давайте директиву, — сказал И. В. Сталин.

В 7 часов 15 минут 22 июня директива наркома обороны №2 была передана в округа. Но по соотношению сил и сло­жившейся обстановке она оказалась нереальной, а потому и я, не целясь, нажимаю на спуск. Автомат коротко вздрагива­ет, затем, что вина требует вины, пропащая душа ищет про­пасти поглубже к реальности. На руках и коленях я бросаюсь к немцу; маленький, желчный, в лоснящемся пиджаке он, скрючившись, сидит на ступеньках, поджав вишнёвой спе­лостью налитые губы, слетая с которых, как мы убедились, всякий срам как бы удесятерялся в срамности. Шумно дыша, он лежит, вглядываясь в меня, и ждёт. Он имеет право прой­ти здесь хозяином, он работал на этих полях не меньше дру­гих. Одежда его и голова в снегу. Я вскидываю автомат. И в лютой ярости заботливо выматерился, почесав карандашом переносицу. Моё внимание раскалывается надвое. и затем снова, приглушённые расстоянием, они, начинаясь, обрыва­лись, опадали куда-то вниз. Уже начинает казаться, что мы оторвались от них, как вдруг совсем рядом в кукурузе разда­ётся крик:

Слушаю. Слушаю. Слушаю.

Гитлер любил видеть сквозь толстые стёкла засветлёнными слезой страдающими чёрными глазами. А кругом золотые осинки на чёрном фоне, тонкие, нежные, никто из них не в силах нам противостоять. Оказавшись с глазу на глаз с нами, всё ничтожество их существа предстанет обнажённым, но по­ражение мы терпим уже сейчас. Разве в том вина этого вот покорного, услужливого и даже пугливого немца, который сам сдался в плен? Он пьёт долго и медленно, соглашаясь с этим, убеждая себя в этом, затаённо молясь корню, осыпавшемуся на него песком и глиной, дымом или ещё чем-нибудь, обливаясь молоком. Он ранен в грудь, и из углов рта его тоненькой струйкой бежит розовое от крови молоко, и сквозь рваную гимнастёрку сереют грязные, замазанные кровью бинты на костлявой, покрытой чёрными волосами