Собрание сочинений. Том 8. 2013–2015 - Юрий Михайлович Поляков

– И про зародыш сказать?

– Нет, про зародыш не надо…

23. Языческая троица

Когда они вышли от Зелепухина, стемнело: Тихославль померк, и лишь купола еще светились, ловя маковками последние лучи солнца. Воздух охладел, сгустился, и тяжелый темный ветер доносил запахи цветущих садов. Впрочем, к благородным ароматам примешивались и простодушные сельские веяния, вызывая некоторую неловкость перед дамой.

– Боже, какой закат! – вздохнула Зоя.

– Невероятный! – подтвердил Гена.

– Вы, конечно, устали?

– Ни капли! – с хмельной решимостью ответил москвич и пожалел, что не захватил бутылочку морса с собой.

– Хотите, покажу вам кое-что?

– Очень! – воскликнул Скорятин, мечтая о невозможном.

– Так чего же мы ждем?

– Наверное, Колобкова… – тонко улыбнулся спецкор.

– А при чем здесь Илья?

– В опереттах красавицы всегда ходят в сопровождении как минимум двух кавалеров.

– Во-первых, Илья не придет. После совещания его на всю ночь засадят за какую-нибудь справку. Во-вторых, мы с вами не в оперетте. А в‑третьих, я свободная женщина Северо-Востока…

– А я свободный мужчина!

– Геннадий Павлович, не надо начинать с обмана. Достаточно и того, что обманом все обычно заканчивается. Идемте!

Пока шли по городу, стало совсем темно. В те годы еще не знали роскоши ночных иллюминаций, когда арки, карнизы, лепные фронтоны, курчавые колонны, колокольни со «звонами» и «слухами» затейливо высвечены и подобны витринным драгоценностям на бархатных черных подушках. Тогда все было по-советски скромно: вдоль помрачневших улиц стояли темные приземистые дома, а сквозь серое кружево палисадников едва мерцали окна – воспаленно-оранжевые от абажуров или больнично-синие, если граждане смотрели телики. Над крышами высились силуэты храмов, похожие на богатырей в шеломах, изредка увенчанных ажурными крестами. Из подворотен с сонной угрозой брехали собаки, дорогу перебегали желтые кошачьи глаза, останавливались, с немигающим интересом смотрели на позднюю парочку и ныряли во мрак. По старой булыжной мостовой идти было трудно, особенно Зое на каблуках. Несколько раз она, шатнувшись, хватала Гену за руку и смущалась:

– Зачем я надела туфли? Я же всегда хожу на работу в тапочках. Очень удобно.

– И зачем же вы надели туфли?

– Из-за вас, конечно! Провинциальные комплексы. И костюм из-за вас напялила. А то бы подумали, что все мы здесь чернавки какие-нибудь. Ой!

Скорятин едва успел подхватить падающую Зою. Потом, соприкасаясь горячими лбами и жадно обмениваясь дыханием, они выкручивали из щели между камнями засевший, словно гвоздь в доске, каблук, который в конце концов сломали. Оставшуюся часть пути библиотекарша грациозно прихрамывала. Впрочем, Волга была уже рядом, за темным лугом.

– А вот и наша Языческая троица! – Мятлева показала на камни, торчавшие из травы, как покосившиеся печные трубы сгоревшей деревни.

Она скинула туфли и подвернула брюки. Гена из солидарности сделал то же самое, и они пошли по влажной, мягкой, холодящей ступни мураве. Луна, укрытая кисейным облаком, освещала им путь прозрачной полутьмой. Вблизи стало ясно: нет, это не кирпичные останки, а настоящие гранитные монолиты, вросшие в землю. Самый большой напоминал утолщениями тучную детородную женщину, а два других, поменьше, выглядели точно дети.

– Хм… Менгиры! – определил Скорятин.

– Вы и такие слова знаете?

– Ну да, писал про Стоунхендж.

– Вы были в Англии?

– Доводилось.

– Везет же людям! Знакомьтесь! Это – Лада, а это ее сын Лель и дочь Полеля, – объяснила Зоя. – Раньше думали, что Полель – второй сын, младший. Но Илья уверен: Полеля – дочь. Остатки святилища вятичей. Илья считает, до потопа тут была столица Гипербореи – Святоград.

– Извините, а старик Ной случайно не местный?

– Я тоже не очень-то во все это верю. Но Языческая троица очень древняя. В шестнадцатом веке прислали нового митрополита Гороховецкого и Тихославльского Евлогия. Он возмутился такой чертовщине на святой Руси, приказал вырыть камни, вывезти на середину Волги и бросить в воду…

– Зачем?

– С язычеством боролся. Илья же рассказывал. Полтысячи лет, как Русь крестили, а неплодные бабы мимо божьего храма толпой на Ладин Луг бегут – потомства просить.

– И помогает?

– Говорят, да. Надо сначала к Ладе прикоснуться, а потом к Лелю, если хочешь сына, или к Полеле, если – дочь. Потрогайте, не бойтесь!

– Я не боюсь…

Зоя взяла его руку и приложила к оглавью большого менгира. Гранит оказался шершавым, как пемза, и теплым. Потом она осторожно повлекла Генину ладонь к выпуклому животу каменной бабы. Поверхность стала гладкой, будто отполированной, и почти горячей.

– Представляете, сколько женщин гладили Ладу и молили о детях! Ну, Евлогий нанял землекопов из мордвы. Местные все отказались. Начали рыть. Сперва землю лопатами выкидывали, потом корзинами на веревках таскали, а до основания никак не дороются, камни вглубь шли и становились жарче. Когда гранит раскалился докрасна и задымилась одежда, мордва бросила лопаты, прыгнула в ладьи и уплыла домой. Евлогий тоже перепугался, велел завалить ямы, кроме одной, куда уже набралась и булькала вода. Сам он, потрясенный, затворился в церкви, молился неделю, а потом вышел к людям, объявил себя Великим волхвом Языческой троицы, расстригся и стал раскрещивать народ в горячем озере. Вода оказалась целебной – горбатых и скрюченных распрямляла. Пошел доход. Прознали в Москве, прислали дьяка Собакина со стрельцами. Он заковал безумного епископа в железа и увез в Соловки. Евлогий там и умер на цепи, в норе под крепостной стеной. А Троицу больше не трогали – боялись. Только озерцо завалили камнями и сровняли.

– Неужели правда?

– Конечно! Об этом даже в «Технике – молодежи» писали.

– Да, вообще-то, живот у Лады горячий.

– Ну, кого трогать будете?

– Полелю, пожалуй… – Скорятин положил ладонь на теплый шершавый камень. – А вы?

– Незамужним нельзя. А то ветром надует! – засмеялась Зоя. – Волгу бум смотреть?

– Бум, бум, бум!

Они дошли до обрыва, сели в траву и долго глядели в черный провал русла, не видя, но чувствуя движение большой реки: казалось, их вместе с берегом медленно влечет вправо. Из затона тянуло затхлой прохладой и живой рыбой, которая нарушала воду всплесками. Мигали в ночи смуглые бакены, похожие на большие пешки. Вдоль потустороннего низкого берега по невидимому шоссе пробирался крошечный, как жук, автомобиль, нащупывая путь длинными усиками света. Зоя сидела, положив голову на колени, и смотрела в даль. Гена с нежностью заметил, что профиль у нее тонкий, словно очерченный классическим пером.

«Должно быть, из уездных дворяночек… – подумал он. – А почему бы и нет? Не всех же извели. Вот и Киса Воробьянинов работал себе в Старгороде регистратором, пока его не сбил с толку кипучий Бендер…»

Скорятину захотелось обнять Зою, поцеловать, опрокинуть в траву…