Круг замкнулся - Кнут Гамсун

Буфетчица заглянула в список:

— Седьмую.

Рассерженный таможенник, позеленев от злости, наведался в номер седьмой и вернулся.

— И в эту собачью конуру вы собираетесь запихнуть меня с тремя дамами?

— Это номер седьмой, а не конура.

— И звонок не действует.

— К следующему Пальмовому воскресенью мы его обязательно починим.

Таможенник словно пощечину схлопотал.

— Я не возьму седьмую.

Буфетчица спокойно вычеркнула его из списка.

Просто мука мученическая с этим поганым таможенником. Теперь у буфетчицы оставались не заняты целых две каюты, и перед ней стояла задача сделать так, чтоб их заняли. Но не все выступали с таким размахом, как этот таможенник, большинство вообще не желало тратиться на каюту. На кой им сдалась каюта? Спать они не собираются, а если замерзнут, можно спуститься в салон.

Седьмую каюту она спихнула молодой парочке, которая, возможно, хотела пошептаться без свидетелей. Но двухкомнатная под номером первым, которую она даже не могла никому предложить вслух, все еще висела у нее на шее. Да и кому такую предложишь? Тут все больше публика среднего достатка, а то и на средний не тянет, все вроде таможенника Робертсена с женой и дочерьми, даже из вестмановской «Торговли колониальными товарами», чтобы можно было достойно почтить своего поставщика, — и то никого.

Оставался один выход — просто запереть каюту. Так она и поступила.

На борту все было как обычно при таких оказиях: игры, песни и немного танцев. На палубе между ледником и лебедкой с самого начала шла бойкая продажа кофе, хлопали пробки от бутылок с лимонадом, и молодые дамы визжали, когда пробки попадали в них. Словом, настроение всюду царило отличное.

Сегодня на «Воробье» не было бидонов с молоком, капитан же совершал свой обычный капитанский обход и за всем приглядывал. С некоторыми из пассажиров он немного поболтал, другим кивнул, а кое с кем и пошутил. Потом он встретил знакомого, с которым задержался на несколько минут, это был парикмахер, что работал возле садоводства, он еще когда-то даром побрил Абеля да вдобавок подарил ему бритву. Абель позднее еще раз побывал в маленькой цирюльне и заплатил за тогдашнюю работу, но пришел он туда в партикулярном платье и ничего не стал рассказывать насчет того, что вот, мол, он теперь водит пароход. Лишь сегодня парикмахер узрел его в форменном одеянии и в полном блеске. Это походило на чудо.

— Опомниться не могу, — сказал парикмахер.

— А вы здесь один?

— Нет, с женой и тремя парнями, вон они стоят.

Абель раскланялся с ними, милые люди, добрые лица, друзья. Затем он поднялся на мостик.

Я должен что-то сделать, угостить их обедом например, подумал он и позвонил из приборной. Его словно захлестнула волна доброты, сердечная дрожь, глупость.

Буфетчица вошла и спросила, не нужно ли чего. Да, у него будет приказ. Впрочем, получилось так, что приказ этот прозвучал скорее как просьба, потому что буфетчица могла повести себя чрезвычайно сдержанно и даже просто воспротивиться. Беспримерная наглость со стороны простой буфетчицы, неслыханная, а ведь он даже не состоит с ней в родстве.

— Так вот, их всего пятеро, муж, жена и трое мальчишек.

— Начинается! — это буфетчица.

— Это как «начинается»? Нет, нет, я просто так.

Он не сознавал, до чего хорошо иметь буфетчицу, которая тебя придерживает, ведь капитан не так уж и редко отдавал приказ угостить обедом чужих людей, что правда, то правда, и жалованье у него тоже не Бог весть какое. Из них двоих она всегда была более предприимчивой.

— Оба стола сейчас заняты, — ответила она.

— Он мне когда-то спас жизнь.

— Что-то ты запамятовал. Месяц назад твою жизнь спасло совершенно другое семейство.

Капитан зашел с другой стороны:

— Я ведь заплачу.

— Ну и сделаешь глупость.

— Вон они стоят. — И он указал в окно.

Буфетчица, даже не взглянув:

— Во всяком случае, им придется подождать, а там посмотрим.

Капитан, подумав:

— Мне бы очень хотелось, чтобы им не пришлось ждать.

— Другим тоже приходится.

— Да, но я не хочу, чтоб это семейство сидело и смотрело, как подают другим, будто они всех хуже, а они даже лучше других.

— Да что ж это за люди такие? — спросила она, глянув наконец в окно.

— Он в серой шляпе с черной лентой. И белый галстук. Он парикмахер, достойный и порядочный человек.

— А жена где?

— Тут же стоит. Возле лебедки.

— Шляпка на ней, однако, престранная.

Капитан, оскорбленным тоном:

— Она имеет право носить такую шляпку, какую захочет. Я никогда подобных не встречал — неслыханно богатые люди.

— Вот как? А ты их откуда знаешь?

— Это долгая история. Потом расскажу.

— Во всяком случае, им придется пока ждать.

— Ну, Лолла, пусть они тогда поедят у меня.

— В капитанской каюте? — возопила буфетчица.

— Ну и что?

— Понимаю, тебе это безразлично, но так нельзя. Тебе вообще все безразлично, ты целый год ходишь в одной форме, пачкаешь ее сажей и маслом и совсем о том не тревожишься. Ну-ка, ну-ка, что я вижу! У тебя ведь был порван рукав?

— Нет, — отрезал он.

— А кто ж это его зашил?

— И подай им к обеду пива.

— Ты опять про свое.

— Подай им к обеду пива, говорю.

Чтобы положить конец этому разговору, буфетчица сказала:

— В капитанской каюте я стол не накрою. Уж лучше пусть они тогда обедают в двойной.

Он подхватил:

— Замечательно! Поди и скажи это им, вон он, видишь, с белым галстуком. И еще кофе, не забудь про кофе после обеда. И будь с ними любезна. И пиво.

Буфетчица была совершенно права, когда удерживала его за руку, и еще как права. Не ему ли именно сейчас требуются деньги, вполне определенная сумма? Он невольно осознал эту горькую истину.

В свободное от вахты время он наведался к таможеннику Робертсену. Тот сидел со своими чадами и домочадцами в салоне и насмехался над буфетчицей из-за почтенного семейства, которому она предоставила двойную каюту: должно быть, шибко благородные люди — даже пальто не носят в такую холодищу.

Абель снял шляпу и сел. Девицы ничего не имели против, они стали просить его сесть поудобней, на софу, но он отказался. И сразу обратился к Робертсену:

— Я выложил за тебя деньги в банке, верно?