Вся жизнь и один день - Юрий Иосифович Коринец

122

Что такое? — Семенов с матерью кидаются к завешенному окну: кто-то барабанит по стеклу снаружи — орет что-то — они в страхе открывают окно… на карнизе человек.

123

«Здесь? — кричит он на улицу. — Ясно! — он впрыгивает в комнату — маленький, хмурый, тот самый, что у Семенова документы на улице проверял, но теперь с горящими глазами совершающего подвиг: — Из вашего окна виден свет, — говорит он убийственно-холодно. — Пройдемте в домоуправление…» — Мать бледная как полотно: «Товарищ…» — «Пошли!» — они идут втроем через темный пустой двор — домоуправ еще не спит после тревоги — рядом дружинники. «Товарищи, — говорит мать. — Щели в занавеске, недосмотрела…» — все молчат — домоуправ что-то пишет — мать ломает руки: «Для меня, товарищи, это тем более ужасно, что я немка… я подала заявление на фронт, добровольно… и сын мой на фронт уходит… простите, товарищи, щели-то маленькие, малюсенькие…» — «Подпишите акт», — говорит домоуправ…

124

«Видишь ли, — говорит ему друг на следующий день — он специально приехал к Семенову днем: — я должен тебе это сказать… я всю жизнь думал, что меня никогда никто не полюбит, понимаешь?» — «Понимаю», — еще ничего не понимая, говорит Семенов. «Это было мучительно, потому я и общество «ОЖ» организовал… но вот самое главное: она просила тебе передать, что больше не придет сегодня дежурить… и завтра не придет… она, оказывается, любит меня…» Семенов молчит. «Ты должен понять, как мужчина, — говорит друг. — И как друг… она ведь плакала, говоря о тебе… это… это такое счастье — пойми нас — ты должен понять…»

125

«А если случится, что друг влюблен! — запел Семенов, стоя на высоком плоском камне и следя за поплавком в волнах. — А если случится, что друг влюблен, и ты на его пути! Уйди с дороги, таков закон! Третий должен уйти!»

«В данном случае уйти должен был не я, а он, — подумал Семенов. — А ушел я… ну и что ж: все равно меня тут же вообще ушли — из Москвы даже…»

— А песня глупая! — сказал он громко. — Глупейшая песня! Наиархиглупейшая! — крикнул он, почувствовав поклевку. — И почему я люблю петь такие песни?

Семенов осторожно выволок хариуса на берег, спрыгнул с камня, ухватил под жабры. Тот в ужасе смотрел на Семенова круглыми остановившимися глазами, судорожно разевал рот. «Этого я убью, — решил Семенов. — Слишком уж большой — если ударит хвостом — сетку порвет!»

Не вынимая крючка из пасти, Семенов ударил рыбу головой об острый камень, хариус предсмертно затрепетал плавниками…

— Вот так всегда! — грустно сказал Семенов. — Кому-нибудь всегда по башке… — он вытер кровавую руку о траву…

126

…через несколько дней после того случая с недозавешенным окном Семенов возвращался вечером из изостудии ВЦСПС — сдал композицию «Оборона Москвы» и был принят в студию, — странно сейчас об этом вспоминать и понять это странно: ведь война наваливалась — ломала всю жизнь, — но где-то что-то еще по инерции шло своим чередом…

127

— Все шло своим чередом! — прервал сам себя Семенов. — Война шла своим чередом, жизнь — своим чередом, смерть — своим чередом.

128

…он возвращался из изостудии и вошел во двор дома — на душе — как ни странно — было весело: оттого, что приняли, хотелось мать обрадовать — а ее уже вели навстречу через двор от парадного — двое в форме — «на фронт, что ли, уходит?» — но, когда поравнялись в середине пустого вечернего двора, Семенов понял: не на фронт! — они с матерью обнялись и поцеловались, — взглянув на тех двоих, мама произнесла — и никогда он не забудет этих ее слов: «Скажите что-нибудь моему мальчику…» — «Ну что ж, — сказал один из тех двоих, — пусть будет человеком!» — мать его — понял в тот момент Семенов — уже не была для них человеком — она опять стала человеком через много лет, когда ее посмертно реабилитировали, как реабилитировали отца и самого Семенова, — но он-то жив! — а мать повернулась и покорно ушла впереди тех двоих — в провал ворот…

129

…о, как бессловесно бывает прощание! — Семенов стоит мгновение на месте — а потом идет за ними — машины у них почему-то не было — война! — идет крадучись, хоронясь по стенам затемненных домов, — он идет несколько кварталов до той самой двери, за которой исчезает его мать уже навсегда… но его хождения за матерью на этом не кончились…

130

— И какого черта я все вспоминаю сегодня! — спросил сам себя Семенов. — Вспоминаю, и вспоминаю, и вспоминаю… все одно и то же, без конца… Все звонок этот чертов накануне отъезда — всколыхнул все годы… будто ком глины швырнули в пруд…

Он уже вернулся к палатке и теперь сидел на корточках возле воды — чистил хариусов. Семенов ловко орудовал кинжалом — клал рыбу плашмя на камень — несколько взмахов кинжалом — и чешуя снята, благо она у хариуса нежная, легко сходит, — потом он отрезает мягкий край живота — от головы к хвосту, — отхватывает голову и хвост, вычищает внутренности — отбрасывает готовую тушку в сторону… следующая… Внутренности розовато-белой массой скапливаются на краю камня, постепенно сваливаются в воду, там их подхватывает и размывает играющее течение. Уже собрались на богатое пиршество мальки со всех сторон — глотают ротиками кровь, хватают желтые хариусовые икринки, танцующие в кружащем течении.

— Вода-то порядочно помутнела, — сказал Семенов, следя за снующими возле дарового угощения рыбками.

Рыбу Семенов почистил быстро, бросил ее в алюминиевый кан, отошел выше по реке, опять вывалил рыбу наземь и стал тщательно промывать отдельно каждую тушку, чтобы ни капли крови на стенках живота не оставалось, потом — войдя в воду по колено — так же старательно вымыл внутри кан, потом, выйдя на берег и усевшись на корточки, раскрыл этиленовый мешочек с солью и стал — споласкивая тушки в ледяной воде — перетирать их внутри солью и укладывать тесными рядами в кан, снова пересыпая каждый ряд солью. Соль он привез с собой не мелкую, белую, а крупную, в желтых кристаллах — потому что мелкая соль съедает вкус рыбы…

Заполнив кан примерно на одну пятую, он положил сверху чистую ольховую досочку, вырезанную эллипсом по форме кана, придавил досочку прокаленным в огне костра и тоже аккуратно вымытым плоским и толстым валуном…

Распрямляя затекшие в долгом сидении спину и ноги, Семенов встал, прихватил в обе руки свое хозяйство и стал подниматься к палатке.

— Почин сделан! — с удовлетворением сказал сам себе Семенов. — Через пару дней хариусовые тушки уже сок дадут, закусить можно будет перед обедом… и вообще… прелесть!

От этих слов во рту сбежалась слюна — Семенов ощутил на языке божественно знакомый вкус малосольного хариуса…

— Здесь прозвучит под рюмочку в