Отче наш - Владимир Федорович Рублев

class="p1">Степан смущенно улыбается и молча встает, подавая руку малышу. Неловко чувствует он себя перед Верой в этой странной роли старого знакомого Татьяны Ивановны и Мишеньки.

В огороде малыш безудержно болтает, доверчиво раскрывая перед дядей свои твердые познания в том, как хорошо растут огурцы, если их поливать или утром рано или поздно вечером, а лучше — если и утром, и вечером, и что на месте желтеньких цветочков обязательно скоро появятся малюсенькие «огуречики», которые рвать нельзя, потому что из них получаются большие, как вон те, у забора.

— Он тоже маленький был, — как новость, сообщает Миша, поглаживая крупный плод. — Я его давно загадал, Степке не велел рвать. Из него семя получится… Будем его сберегать, да?

— Будем, — соглашается Степан. Радость малыша приятна ему. Мелькнула мысль, как тонко чувствуют дети отношение к себе взрослых.

— Дядя Степан, а ты останешься, когда те уйдут? — неожиданно спрашивает он, застыв от напряженного ожидания: что ответит дядя? И тот ясно видит в детских нелгущих глазенках робкую надежду: останься…

Степан кивает: ладно… Но Мишеньку такой ответ не удовлетворяет.

— А долго будешь, а?

— Не знаю, Миша, — смеется Степан, польщенный тем, что очень нужен сейчас этому кареглазому малышу.

Позднее, когда все собираются уходить, Вера почему-то спрашивает Степана, возившегося с малышом:

— Ты не идешь с нами?

— Нет, нет! — испуганно отвечает за него Мишенька, и Степан смущенно смеется:

— Видите, не отпускает меня?

— Вижу, — кивает Вера, потом тихо спрашивает: — Не разговаривал с Лушей об этой истории на озере? Неприятности Андрею грозят большие. Все зависит от нее…

— Понимаю, — щурится Степан, хмуро отводя взгляд. — Упорно стоит на своем: виноват он.

— Попытайся еще поговорить…

Степан пожимает плечами, чувствуя, как жарко вспыхивает лицо. Не знает Вера, что у них с Лушей расходятся пути-дорожки. Он торопливо кивает:

— Ладно, попробую…

Степан решает и впрямь поговорить с Лушей — полуофициально и только об Андрее.

О Лушке чуть позднее шел разговор и в городском отделе милиции. Лизунов пришел после обеда чем-то расстроенный и сразу же едко бросил Каминскому:

— Долго вы будете тянуть волынку с делом Макурина? Что еще там не ясно? Протокол есть, свидетели показывают: именно он виноват. Что надо-то еще?

Каминский удивленно смотрит на капитана:

— Постойте, Александр Борисович, но ведь следствие только еще начато. Завтра в три часа дня Лыжина будет здесь.

— Ну вот и кончайте дело, — уже спокойнее произносит Лизунов. — Человек ведь погиб, а мы миндальничаем с этим Макуриным.

— А у меня все больше создается мнение, что Макурин здесь ни при чем. На первом же допросе Лыжина начала путаться. Вот, посмотрите протокол…

Лизунов торопливо пробегает глазами протокол.

— Тоже запуталась девица. Вляпать им обоим с Макуриным по сроку — умнее будут. Что же думаете дальше делать?

— Продолжать следствие. Сдается мне, что Лыжина просто наговаривает на Макурина.

— Доказательства? — хмурится Лизунов.

— Уверен, что завтра она все расскажет.

— Выходит так, что в смерти мальчишки некого и обвинить? Поймите, Каминский, что это не делает нам чести. Протокол есть, случай на озере уже квалифицируется нами, как преступление, и вдруг мы прекращаем дело! Вы поняли, что мы сами же себя хотим высечь?

— Но мы же не можем осудить и невинного! Происшествие на озере все больше кажется мне самым обычным несчастным случаем, а не преступлением.

— Вы не барышня, Каминский, чтобы верить всему, что вам кажется. Строже надо подходить к делу, доверять не тому, что кажется, а фактам.

— Но и факты…

— Факты таковы, — перебивает Лизунов, — что на месте преступления были двое — Лыжина и Макурин. Она утверждает, что виновен он, а он не может оправдаться. Что вам еще? Вы твердо уверены, что он не виноват?

— Завтра все выяснится. Не имею же я права опережать следствие собственными выводами.

— Об этом вас никто и не просит. Кстати, — вспоминает Лизунов, — звонил мне секретарь парткома шахты, какие-то новые сведения хотел сообщить. Свяжитесь с ним. Но учтите, что его показания лишь в какой-то мере нужны для дела. Главное для нас — Макурин и Лыжина. Эта двойка присутствовала при гибели мальчишки, на их показания и нужно ориентироваться. Если они путают — надо передавать дело в суд на обоих.

Каминский молча отвел глаза. Он уже решил, что ссориться с Лизуновым, доказывать ему алиби Макурина и Лыжиной не имеет никакого смысла. Завтра все станет ясно, когда Лыжина расскажет правду, и Лизунов вынужден будет согласиться, что дело надо попросту прекратить.

«Но если она будет стоять на своем?» — с внезапной тревогой подумал Каминский. Он очень хорошо понимал, как важны для Макурина правдивые показания Лыжиной. Ведь их и действительно было только двое, когда утонул мальчик, и если Лыжина сумеет убедить следствие, что ее братишка погиб именно по вине Макурина, тому несдобровать. Хоть и мала была еще следственная практика у Каминского, но ему уже были известны случаи, когда виновным невольно оказывался признан тот, кто в действительности преступления не совершал. А Лизунов прав: защищаться Макурин не умеет. Если Лыжина окажется хитрее, чем показалось на первый взгляд, то она сумеет взвалить всю вину на этого парня с «Капитальной».

«И все-таки — посмотрим!» — с неприязнью думал о Лыжиной Каминский. Странно, но ему почему-то было жаль Макурина, изумленного и совершенно беспомощного в тот момент, когда Лизунов предъявил ему обвинение.

«А что же хотел сообщить секретарь парткома? — вдруг вспомнил Каминский. — Да, да, надо связаться с ним, выехать туда, быть может… Странно, почему я раньше об этом не подумал. Доказывал Лизунову, что надо шире привлекать к расследованию дел общественность, а сам… В конце концов Лизунов может и не знать, что я побывал на шахте».

И к концу дня, созвонившись с Сойченко, Каминский выехал на шахту «Капитальная».

5

Автобус междугороднего сообщения увозит Лушку все дальше и дальше от родного города. Мимо проплывают серые конусы шахтных терриконов, скрываются вдали улицы поселков, набегает зеленью коллективных огородов степь, странно притихшая в полуденных красках августовского солнца. Из окна автобуса Лушка смутно видит далеко на краю степи, в сизом мареве, какие-то не известные ей селения. Дорога, петляя, поворачивает в ту сторону, и девушка решает, что там где-то и есть город Корпино, куда они едут с Филаретом.

Хотя Филарет и не возражал против того, чтобы Лушка ушла из дому, но едет в автобусе отдельно от нее, коротко пояснив:

— Так будет лучше…

Он сидит где-то впереди, и Лушка неожиданно думает, что сможет потерять его: вдруг он сойдет в Корпино на какой-нибудь промежуточной остановке? Где будет жить в новом городе,