В путь-дорогу! Том I - Петр Дмитриевич Боборыкин

Мужъ ея, бурбонъ, часто ее пугалъ, писалъ ей отвратительныя письма… Богъ знаетъ, что дѣлалъ… Все это дѣйствовало на ея здоровье; но духомъ она не падала, по-крайней-мѣрѣ, наружно, и въ нашемъ домѣ никогда не было унынія. Я росла свободно, мной занимался отецъ, давалъ мнѣ все читать, выучилъ меня анатоміи, выучилъ меня по-англійски, далъ мнѣ въ руки Пушкина, Шекспира, — и онъ не высушилъ меня; я никогда не слыхала отъ него ни одной сентенціи, ни одной сухой мысли. Онъ всегда говорилъ мнѣ: «Софья, хочется тебѣ плакать— плачь, хочется тебѣ молиться — молись, полюбить захочется — полюби… и что бы ты нп сдѣлала, все это можно искупить, было бы только чувство правды». И мнѣ хорошо было жить… я выросла; на воспитаніе мое хоть мало тратили, но все-таки отецъ ничего не жалѣлъ: нанималъ мнѣ учителей музыки, языкамъ я выучилась дома… Но практика его шла плохо… средства дѣлались все меньше и меньше, а кромѣ меня былъ еще братъ, Николай, въ гимназіи, и двѣ сестры… Мнѣ стало совѣстно, что я большая дѣвушка, 17 лѣтъ, ѣмъ даромъ хлѣбъ, живу въ домѣ какъ малолѣтняя, и ничего не зарабатываю… Я пришла къ отцу и объявила, что хочу идти въ гувернантки… Онъ меня не сталъ отговаривать, только сказалъ: «смотри, Соня, не испорти твоего характера… такая жизнь затираетъ человѣка; а впрочемъ, съ Богомъ». Матери было непріятно; но она согласилась. Я не выбирала; я взяла первое мѣсто, какое мнѣ попалось. Ты не знаешь Москвы, Борисъ. Въ Москвѣ живутъ вѣдь предикіе люди; тамъ на каждомъ шагу все огорченные судьбой бары, у которыхъ накипѣло внутри цѣлое море неудовлетворенныхъ претензій. Вотъ въ такое-то семейство и попала я. Maman… жирная барыня, племянница какого-то сенатора… ѣздила все къ нему по воскресеньямъ прикладываться къ ручкѣ… старшая дочь прочла «Пропилеи» Леонтьева и ѣздила къ Старому Вознесенью высматривать жениховъ… да еще двѣ дѣвочки, въ самомъ дурномъ возрастѣ: 14 и 15 лѣтъ; съ ними-то я и должна была заниматься и учить ихъ всѣмъ наукамъ и всѣмъ искусствамъ, какія только знала. Скучно мнѣ было, ничего не вдолбишь имъ, только и думаютъ о томъ, когда придетъ масленица да повезутъ ихъ кататься подъ Новинское. Тяжеленько мнѣ было и вотъ еще почему: жирная maman узнала о томъ, что я не имѣю имени, и не разъ кольнула меня этимъ… я, разумѣется, сперва плакала, а потомъ думаю себѣ: «глупо дѣлать изъ себя жертву», взяла да и напѣла ей очень скромно, но сильно. Барыня моя стихла, и съ-тѣхъ-поръ мнѣ было покойно. Я помирилась съ своей долей, очень много читала, отца и мать видѣла часто, и отецъ мой всегда говорилъ: «вижу, Софья, что ты все такой же молодецъ… натура твоя выдерживаетъ напоръ жизни, прекрасно, дитя мое.» — Разъ я пришла къ нему и увидала твоего дядю. Его лицо сейчасъ же меня заинтересовало. Онъ тогда только-что вернулся изъ второй поѣздки за границу..

— Вы говорили, тетя, — прервалъ ее Борисъ, — что дядя былъ товарищъ вашего отца?

— Какже, голубчикъ, они вмѣстѣ и поступили… Тогда у нихъ было хорошее время; мнѣ отецъ и Александръ разсказывали много про это время… какой духъ былъ славный… направленіе философское… не черствое, а радостное какое-то, примирительное… я это видѣла на отцѣ. Онъ всегда говорилъ: «нѣтъ вещи на землѣ, нѣтъ такого явленія, которое бы не сливалось въ общей гармоніи». И все, что мы теперь читаемъ въ журналахъ, Бѣлинскій да и всѣ другіе, это все изъ Москвы, изъ того кружка… Мнѣ вотъ и теперь даже пріятно, когда я припоминаю ихъ бесѣды… Честные, чистые люди, съ глубокой любовью… Вотъ ужъ они знали, что такое красота и поэзія въ жизни. Но я ударилась въ сторону, прости меня, голубчикъ… Знаешь, Борисъ, я вотъ тебѣ разсказываю, и точно заново все это переживаю… у меня воображенія-то тоже не меньше, чѣмъ у твоего дяди Александра.

— Такъ вы его увидали, — подсказалъ ей Борисъ.

— Да, да… увидала и очень заинтересовалась. Отецъ ему разсказалъ обо мнѣ; я съ нимъ разговорилась… онъ былъ такой занимательный, говорилъ прекрасно, вездѣ у него проглядывало чувство, замѣчанія о заграничной жизни такія свѣтлыя… Я ему понравилась. На другой день я опять была у своихъ. Александръ прямо подходитъ ко мнѣ, беретъ меня за руку и говорить: вы будете моей женой: васъ самъ Богъ послалъ ко мигъ на встрѣчу, и потомъ все повторялъ: «какое сходство, Боже мой!..» и нѣсколько разъ спросилъ жш, точно ли я гувернантка? Все это меня ужасно поразило; я сперва думала, что онъ шутилъ. Прошло двѣ недѣли; Александръ продолжалъ говорить, что я одна спасу его, что наша встрѣча не случайная. И дѣйствительно, онъ привязался ко мнѣ… этого мало… онъ меня полюбилъ готовою любовью… Тогда еще я не могла этого хорошенько понять, но я видѣла чувство, я видѣла также, что онъ страдаетъ, что это человѣкъ съ разбитой душой. Чрезъ полгода я ему сказала, что иду за него замужъ. Хочешь ты знать мою полную исповѣдь, Борисъ? У меня не было къ нему страстной любви, и не могло быть. Онъ меня трогалъ и поражалъ, но это чувство было сродни тому, съ которымъ я относилась къ отцу… Голубчикъ мой, вотъ ты поживешь на свѣтѣ, ты узнаешь, что значитъ натура, молодость, гармонія силъ и надеждъ, черезъ это никакъ не перескочишь. Никогда женщина въ 20 лѣтъ не полюбитъ страстно человѣка, который годится ей въ отцы…

Она остановилась. Борисъ взглянулъ на нее, и ему точно хотѣлось что-то сказать.

— Что ты на меня смотришь? — спросила она. — Тебѣ кажется рѣзкимъ, не женственнымъ то, что я сейчасъ сказала? Это святая правда; она честнѣе напускныхъ чувствъ. А я все-таки вышла за Александра. Онъ меня увлекъ и тронулъ своей прекрасной, хотя дикой и сумасбродной, натурой. Я въ самомъ дѣлѣ была для него какимъ-то елеемъ, онъ оживалъ со мною; и когда я узнала повѣсть его любви — все мнѣ открылось. Ты помнишь, вчера какъ я пристально смотрѣла на портретъ твоей матери… Александра поразило мое сходство съ ней, по-крайней-мѣрѣ ему такъ казалось; потомъ, мое положеніе въ гувернанткахъ; все это дополняло образъ, который все еще жилъ у него въ сердцѣ, и онъ перенесъ на меня всю свою любовь; я, т. е. Софья Николаевна, для него почти не существовала во мнѣ жила для него другая женщина. Когда я это почувствовала, меня оно не оскорбляло, я не имѣла никакихъ требованій, мнѣ было жалко Александра; но хорошо жалко, это была почти любовь, но любовь теплой