Экспресс-36 - Борис Сандлер

Мы послушно садимся, но тут раздается:

— А ты, Папиш, постой еще немного…

Папиш — ученик-ветеран. Он должен был бы окончить начальную школу еще два года назад, но его как-то мало заботит, что это произойдет позже. Именно он, Папиш, увидел идущего по коридору учителя и дал об этом знать всему классу.

— Кто-кто, дорогой Папиш, но ты, такой опытный ученик, мог бы уже запомнить мое полное имя.

Оказывается, сигнал «Сатар идет!» слышали не только мы. Тем временем учитель вытаскивает из портфеля наши тетради (он собрал их вчера) и выкладывает на стол в две отдельные стопки: в одной — тетради по арифметике, в другой — по русскому языку.

— Ты меня понял, Папиш?

— Да, Сатар Федорович!

— Раз так, садись, Папиш, и сиди тихо.

И тут Сатар бросает на стол классный журнал, как бы желая тем самым сказать: «Вот, дорогие, где вы у меня все!»

В это время открывается дверь, и на пороге вырастает Лина Кушнир.

— Ну, Кушнир, что с тобой сегодня стряслось? — спрашивает учитель. На Лину он при этом не смотрит, а записывает что-то в журнал. — Что молчишь, Кушнир? Опять у вас дома часы сломались? Или потеряла ключи от дверей? Или кошка утащила куда-то твои чулки?..

Лина начинает всхлипывать и тереть глаза. Выжать из себя слезы для нее — раз плюнуть. Яша Фингерман едва сдерживается. Ему необходимо что-то сказать. И он говорит:

— А пусть ей мама петуха купит, чтобы по утрам будил вовремя.

Класс взрывается смехом. Учитель тоже улыбается. Однако его улыбка не предвещает ничего хорошего.

— Вижу, Фингерман, — говорит он, — что ты большой умник. Так что иди, пожалуйста, к доске, и мы все послушаем, как ты выучил басню Крылова, которую я вам вчера задал. А ты, Кушнир, пока садись.

Яшино лицо вытягивается. Такого поворота он, конечно, не ждал. Ведь вчера его уже вызывали к доске, и, по всем расчетам, сегодня он мог бы отдыхать! С чего это учитель так на него навалился, когда в классе еще тридцать три ученика?! Но, как говорят у нас в школе: гран мерси, езжай в такси!

Бедный Яша басню Крылова и в глаза не видел. Он стоит у доски, топчется на месте, как индюк в клетке, и может выдавить из себя только одно: «Басня Крылова „Зеркало и обезьяна“… „Зеркало и обезьяна“, басня Крылова…» Ясно, что Яша тянет время, хотя на школьный колокол, на это чудо, покоящееся в руках у тети Оли, надеяться не приходится — ведь урок едва начался. А Яша всё повторяет и переставляет слова, пока в конце концов не бормочет: «Басня обезьяны, зеркало и Крылов…» Бедняга Фингерман. Он пал жертвой собственного остроумия.

Пока учитель смотрит в журнал, стоит такая тишина, что слышно, как скрипят перья в соседнем классе. Он ведет пальцем по странице с нашими фамилиями. В эти мгновения все тридцать четыре пары глаз прикованы к его указательному пальцу. Мы следим за ним с замиранием сердца и беззвучно, одними губами, повторяем список по алфавиту:

Абрамзон,

Богомолова,

Бондарь…

(Они уже могут перевести дыхание…)

Варзарь,

Гаврилов,

Гринберг,

Кушнир,

Местер,

Мунтлн,

Пашни…

Палец опускается все ближе и ближе ко мне. Меня пробивает холодный пот. В животе начинает бурчать. Вот-вот этот палец щелкнет меня по носу… А с другой стороны, с чего мне так трястись? Как раз сегодня я готов, знаю басню Крылова наизусть. Более того, сейчас сам руку подниму, и пусть Сатар видит, что я знаю урок…

Палец проскакивает и мимо моей фамилии, он дошел уже до конца списка.

Цирлюк,

Шор,

Янкелевич.

Неужели Сатар больше никого вызовет? Он захлопывает классный журнал.

— Мы начинаем новую тему, — звучит учительский голос.

Все вздыхают с облегчением: пронесло.

* * *

Как бы долго урок ни тянулся, но и он подходит к концу. Вот тогда наступает лучшее время — перемена. Сразу после тети Олиного звонка высыпаем мы из класса и несемся с топотом и визгом на улицу. Можно подумать, что выпустили из загона табун лошадей. В эту минуту не советую стоять у нас на пути.

В теплые дни двор — лучшее место в школе. Нам не помеха даже высокий каменный забор меховой фабрики. Наоборот, если на него взобраться, видно все, что по ту сторону творится, а уж спрыгнуть потом с такой высоты — это вам не шуточки! Из-за густого черного дыма, который пару раз в день вырывается из вознесшейся высоко в небо фабричной трубы, вся школа и весь двор запорошены сажей. Она скрипит у нас на зубах. Сатар однажды сказал, указав пальцем на сложенную из красного кирпича трубу: «Этот Везувий когда-нибудь всех нас засыплет, как древнюю Помпею!»

Лучшая игра на переменах — в «кони-всадники». Играют одни мальчишки, и, поскольку каждый хочет быть всадником, коней вечно не хватает. А лучший конь в нашем классе — это Вадик Шор. Невысокий, но кряжистый парень, с крепкими, хотя и короткими, ножками и с ушами, похожими на вареники, — вылитый Сивка-Бурка. На уроках его не видать, не слыхать. Зато на переменах Вадик Шор — впереди всех. Заполучить такого коня — большая удача. Вот и получается, что не всадник себе коня выбирает, а конь — всадника.

— Вадик, давай сегодня я у тебя всадником буду?

— А что за это получу?

— Хочешь, яблоко дам…

— Сам свое яблоко лопай! Лёва мне вчера целую шоколадку дал!

— А чего ты хочешь?

Вадик на секунду задумывается, чешет затылок и выпаливает:

— Дашь арифметику скатать?

— Идет!

— Влезай! Сейчас мы им покажем!

И вот я уже верхом на своем Сивке-Бурке. Мы несемся по школьному двору, где сразу разворачивается настоящая войнушка. Один всадник цепляется руками за другого, оба они пытаются стащить друг друга с коней. А те, в свою очередь, помогают всадникам: толкаются, брыкаются, лягаются — для них самое главное устоять, не свалиться с ног!

В конце концов побежденный всадник оказывается на земле. Рубашка от школьной формы растерзана, белый воротничок, который мама только вчера вечером подшила, еле держится на ниточке. Конь валяется рядом со своим всадником и выглядит не лучше.

У девчонок, понятное дело, собственные игры. Самая любимая — прыгать через скакалку. Всю перемену они не перестают прыгать и петь: «Роза, береза, мак, табак», и снова: «Роза, береза, мак, табак», и так пока кто-то не зацепится. Тогда