Экспресс-36 - Борис Сандлер

время… Что так? На сей раз не из-за кино, а из-за театра. Мы готовим к Новому году спектакль под названием «Двенадцать месяцев» по пьесе Самуила Маршака. Уже несколько недель собираемся в актовом зале и репетируем.

В нашем спектакле у меня роль профессора. Никаким профессором я в своей жизни не был и ни одного живого профессора в глаза не видал. Более того, по пьесе я не просто профессор в каком-то университете, а профессор у принцессы — своенравной, избалованной, ленивой, капризной, словом — королевской дочки. В школу она, ясное дело, не ходит. С чего это ей, принцессе, ходить в школу, если величайший профессор королевства сам к ней во дворец каждый день является. Учиться она не хочет и, чтобы от профессора избавиться, велит стражникам засадить его в тюрьму. Только в театре может такое произойти. Но наш Сатар говорит, что играть нужно так, как будто все происходящее на сцене случилось в настоящей жизни. А иначе, утверждает он, никто нам не поверит. Вот и будь после этого артистом!

Хотя от мамы я частенько слышу: «Ну и артист же ты у меня!» — но во время репетиций вдруг забываю, что у меня есть язык, руки, ноги и ими нужно что-то делать.

Живого профессора мне и в самом деле видеть не приходилось, а вот живого учителя вижу пять раз в неделю.

И вот я шагаю туда-сюда по сцене и диктую принцессе диктант:

Травка зеленеет, солнышко блестит.

Ласточка с весною в сени к нам летит…

Нашему учителю все нравится, но диктовать, говорит он, нужно немного тише, а не то вся публика в зале оглохнет. Тише так тише. С этим я справлюсь — не вопрос. Но падать принцессе в ноги, просить, чтобы она смилостивилась и выпустила меня из тюрьмы — не дождется! Стою как окаменелый — хоть режь меня на части, хоть руби меня на мелкие кусочки. С чего это я должен падать к ее ногам, довольно толстым, между прочим? В чем тут моя вина? Она учиться не хочет, а мне страдать? Где справедливость? Так или иначе, но как только нужно падать на колени и со слезами просить: «Ваше высочество! Ваше высочество, сжальтесь!» — так чувствую, что ноги у меня деревенеют.

Исполнительница роли принцессы, Зина Богомолова по прозвищу Булочка, полученному ею за пухлые щечки, меня еще и попрекает: «Ничего от тебя не убудет, если разок на колени станешь! К моим ногам канцлеры и министры бухаются, тоже мне цаца!»

Сатар как раз вышел из зала, и мне пришлось Зинке напомнить, кто она на самом деле: «Булочка ты, а не принцесса! Попробуй мне еще что-нибудь сказать, сразу схлопочешь!..»

Но тут Зина подпрыгнула на месте, топнула ножкой и завопила: «Эй, стражники! Возьмите этого нудного профессоришку за шкирку и вышвырните вон из моего дворца!»

Тогда я к ней подскочил и треснул ее по голове книжкой (из этой книжки я ей якобы диктовал диктант). Но Зина — та еще штучка. Не зря она играет принцессу, хотя на эту роль претендовали многие ученицы яз нашего класса. Не успел я и глазом моргнуть, как Зинка вцепилась мне в лицо ногтями. Стерпеть это было, разумеется, невозможно, и я набросился на нее, как собака на копку. Увидев такое развитие событий, стражники — Бондарь, Местер и Мунтян — принялись нас разнимать. Однако разнимали они нас так долго, что и сами разодрались. Через несколько минут в массовую сцену оказались вовлечены все наши «артисты»…

После этой репетиции я хотел совсем от роли отказаться. Пусть кто-нибудь другой профессором будет и к Зининым ногам падает! Но ведь обидно самому от театра отречься! Представьте: пусть ненадолго, но ты — артист, все смотрят на тебя, завидуют, узнают на улице: «Гляди, артист идет!» Да, да, артист, не хуже, может, чем сам Бари, который играет в городском драмтеатре. Я как-то видел его идущим по улице с элегантной тросточкой в руке. Вся тросточка украшена разными значками, которые так сверкают на солнце, что в глазах рябит. Артист Бари не идет, он шествует, и тросточка — вместе с ним. Все его знают и приветствуют, а Бари им отвечает так, как и подобает настоящему артисту. Он на мгновение замирает, перебрасывает тросточку из правой руки в левую, затем чуть-чуть приподнимает шляпу — как будто под ней на голове у него сидит маленькая птичка, и, если поднять шляпу немного больше, эта птичка чего доброго улетит — и, наконец, одаривая вас широкой улыбкой, произносит с неповторимой дикцией: «Я вас-с привэт-с-ствую!»

Сатар утверждает, что на сцене Богомолова — это не Богомолова, а я — это не я. «Как ты не можешь понять, что на сцене она — принцесса, а ты — профессор! Дуй домой и репетируй свою роль!»

Так что приходилось мне после школы запираться в комнате, где у нас стояло большое зеркало, и репетировать — падать каждый раз на колени и кричать: «Ваше высочество! Сжальтесь! Освободите меня из тюрьмы!..»

И вот наконец пришел долгожданный день нашей премьеры. Для начала, уже одетые в театральные костюмы, все мы, артисты, столпились у темно-красного плюшевого занавеса, в котором кто-то проделал дырочку. Это в самом деле увлекательно — стоять и смотреть, что творится там, по другую сторону — в зале, где сегодня собралась вся школа. То один, то другой из нас припадает глазом к дырочке и комментирует:

— Тетя Оля в первом ряду сидит!

— Со звонком или без?

— С веником…

— А вот Иван Кузьмич… Припарадился!

— На него лучше долго не смотреть, а то он может засечь…

— А вон моя бабуся сидит. Она с Мишиной мамой разговаривает…

— Пусти-ка, дай мне глянуть!

Наш учитель взад-вперед носился по сцене. В последний раз осматривал декорации (их сделал папа Мунтяна, маляр), проверял, крепко ли они приделаны к стенам и полу. Одного спрашивал о чем-то, второму застегивал пуговицу на костюме, третьему делал какое-то замечание. Сегодня мы не ученики, сегодня мы — артисты! Поэтому и обращается к нам Сатар не по фамилиям, как обычно, а по ролям — как режиссер:

— Канцлер! — спрашивает он Фингермана. — Ты лорнет не потерял?

— Принцесса! У тебя корона на голове сидит, словно это чепчик.

— Стражники! Прекратите уже друг друга пихать!

— Профессор! У тебя борода хорошо держится?

Да, чуть не забыл. К спектаклю мама сшила мне из черного атласа длинный — по самые щиколотки — халат с