Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй

– Как подумаю, сколько ребят мучились из-за меня! Теперь я за это расплачиваюсь.

– Не говори ерунды, – сказал я. – К тому же случившееся со мной, по идее, забавно. Я совсем не думаю об этом.

– Ну конечно. Готова поспорить.

– Что ж, хватит об этом.

– Когда-то я тоже над этим смеялась. – Она уже не смотрела на меня. – Друг брата вернулся таким из Монса. Это казалось охренеть каким смешным. Ребята ничего не понимают, да?

– Да, – сказал я. – Никто никогда ничего не понимает.

Мне ужасно надоела эта тема. В свое время я, кажется, рассмотрел ее со всех углов, включая и тот, под которым определенные ранения или увечья служат предметом шуток, сохраняя всю свою серьезность для постра-давших.

– Это забавно, – сказал я. – Очень забавно. Как и быть влюбленным тоже забавно.

– Ты думаешь?

Ее глаза снова обмелели.

– Не в том смысле забавно. А в том, что это приятное чувство.

– Нет, – сказала она. – Я думаю, это сущий ад.

– Хорошо, когда мы вместе.

– Нет. Я так не думаю.

– Ты этого не хочешь?

– Я не могу без этого.

Теперь мы сидели как чужие. Справа был парк Монсури. Тот ресторан, в котором бассейн с живой форелью и ты сидишь и смотришь на парк, был закрыт и темен. Возница оглянулся на нас.

– Куда хочешь поехать? – спросил я.

Бретт отвернулась.

– О, поезжай в «Селект».

– Кафе «Селект», – сказал я вознице. – Бульвар Монпарнас.

Мы поехали дальше и обогнули Бельфорского льва, охранявшего Монружскую трамвайную ветку. Бретт смотрела прямо перед собой. На бульваре Распай, когда показались огни Монпарнаса, Бретт сказала:

– Ты очень рассердишься, если я попрошу тебя кое о чем?

– Не говори глупостей.

– Поцелуй меня еще раз, пока мы не приехали.

Когда такси остановилось, я вышел и расплатился. Бретт надела шляпу и тоже вышла. Она подала мне руку. Рука у нее дрожала.

– Ну что, вид у меня совсем жуткий?

Она опустила пониже свою мужскую фетровую шляпу и направилась к бару. Там, у бара и за столами, была бо́льшая часть толпы из дансинга.

– Привет, ребята, – сказала Бретт. – Я собираюсь выпить.

– О, Бретт! Бретт! – К ней протолкался маленький грек, портретист, называвший себя герцогом, хотя все звали его Зизи. – Должен сказать вам что-то замечательное.

– Привет, Зизи, – сказала Бретт.

– Хочу представить вас другу, – сказал Зизи.

Подошел толстяк.

– Граф Миппипополос – мой друг, леди Эшли.

– Здравствуйте, – сказала Бретт.

– Что ж ж, ваша милость хорошо проводит время в Париже? – спросил граф Миппипополос, у которого на цепочке от часов висел зуб лося.

– А то! – сказала Бретт.

– Париж – замечательный город, само собой, – сказал граф. – Но полагаю, вы и в Лондоне проводите время с размахом.

– О, да, – сказала Бретт. – Еще с каким!

Из-за стола меня позвал Брэддокс.

– Барнс, – сказал он, – давай, выпей. Эта твоя девушка устроила страшную свару.

– Из-за чего?

– Дочка хозяев что-то сказала. Такая вышла свара. Знаете, она держалась молодцом. Показала свой желтый билет[19] и потребовала, чтобы дочка хозяев свой показала. Говорю, свара была та еще.

– И чем все кончилось?

– О, кто-то отвез ее домой. Девушка очень даже ничего. Виртуозно владеет арго. Останься же, выпей.

– Нет, я должен отчалить, – сказал я. – Видел Кона?

– Ушел домой с Фрэнсис, – вставила миссис Брэддокс.

– Бедняга, – сказал Брэддокс, – он выглядит таким подавленным.

– Не то слово, – сказала миссис Брэддокс.

– Мне надо отчаливать, – сказал я. – Доброй ночи.

Бретт стояла у бара, и я пожелал ей доброй ночи. Граф заказывал шампанское.

– Выпьете бокал вина с нами, сэр? – спросил он.

– Нет. Премного благодарен. Мне надо идти.

– Правда уходишь? – спросила Бретт.

– Да, – сказал я. – Голова раскалывается.

– Увидимся завтра?

– Заходи в контору.

– Да ну.

– Что ж, где ты будешь?

– Где угодно около пяти.

– Пусть тогда будет другая часть города.

– Хорошо. Буду в пять в «Крийоне».

– Уж постарайся, – сказал я.

– Не волнуйся, – сказала Бретт. – Разве я тебя когда-то подводила?

– Есть вести от Майка?

– Сегодня пришло письмо.

– Доброй ночи, сэр, – сказал граф.

Я вышел и пошел по тротуару в сторону бульвара Сен-Мишель, миновал столики «Ротонды», все еще занятые, и взглянул через улицу на «Лё-Дом», столики которого занимали весь тротуар. Кто-то из сидевших замахал мне, но я его не узнал и пошел дальше. Мне хотелось домой. Бульвар Монпарнас был безлюден. «Лавинь» давно закрылся, а перед «Клозери-де-Лила» убирали столики. Я прошел мимо памятника Нею, стоявшего под зелеными кронами каштанов в свете дуговых фонарей[20]. К цоколю был прислонен увядший лиловый венок. Я остановился и прочитал надпись на ленте: от бонапартистских групп и какое-то число; забыл. Маршал Ней смотрелся молодцом в своих ботфортах, взмахивая саблей под нежной зеленью каштанов. Моя квартира была прямо напротив, чуть дальше по бульвару Сен-Мишель.

У консьержки горел свет. Я постучался к ней, и она отдала мне почту. Я пожелал ей доброй ночи и пошел наверх. У меня в руках были два письма и несколько газет. Я просмотрел их в столовой, в свете газового рожка. Письма были из Штатов. Одно из них – банковская выписка. Остаток составлял 2432 доллара и 60 центов. Я достал чековую книжку, вычел четыре чека, выписанных после первого числа, и подсчитал, что остаток равняется 1832 долларам и 60 центам. Я записал эту сумму на обороте. Другое письмо было извещением о бракосочетании. Мистер и миссис Алоизий Кирби извещали о браке своей дочери Кэтрин – я не знал ни самой этой девушки, ни того, за кого она выходила. Должно быть, извещения разослали по всему городу. Забавное имя. Я подумал, что наверняка запомнил бы кого-то с таким именем, как Алоизий. Хорошее католическое имя. Извещение украшал герб. Вроде как Зизи, греческий герцог. И этот граф. Граф забавный. У Бретт тоже титул. Леди Эшли. К черту Бретт! К черту вас, леди Эшли!

Я зажег прикроватную лампу, потушил газ и открыл широкие окна. Кровать стояла у дальней от окон стены, я сел у кровати и разделся при открытых окнах. По улице проехал по трамвайным путям ночной поезд, развозивший овощи по рынкам. Этот шум донимал меня по ночам, когда не спалось. Раздеваясь, я видел себя в зеркале большого платяного шкафа возле кровати. Типично французская меблировка. Вполне практичная. Вот же угораздило меня с этим ранением! Пожалуй, это забавно. Я надел пижаму и лег в постель. Вскрыл бандероли и вынул две газеты о корриде. Одна была оранжевой. Другая – желтой. Новости в обеих одинаковые, так что с какой ни начни,