У подножия Копетдага - Ата Каушутов

— Мало того, что ты взбаламутил весь колхоз, — скрипел Ата, — ты еще отцовскую землю сорняками засеял. Нечего с ним разговаривать, иди, Орсгельды, и перекопай грядки, чтобы люди не смеялись.

— Дядя Ата, — вежливо начал Хошгельды, — ваши советы не всегда бывают полезными, поэтому не стоит расточать их. Ничего плохого я с землей отца не сделал. Поймите, ведь это — опыты, которые заключаются в том, что я скрещиваю действительно сорные травы с полезными культурами, ну, скажем, с такими, как пшеница.

Старики умолкли. Спокойный тон Хошгельды, видно, подействовал на них.

— Вы знаете, — продолжал Хошгельды, — что сорняки очень неприхотливы: растут, где угодно, и даже воды не требуют. Так вот все эти качества, хотя бы в малой степени, я хочу привить полезным культурам.

Орсгельды заинтересовался рассказом сына и стал задавать ему вопросы, на которые тот терпеливо давал пространные и ясные ответы.

— Кто же все это придумал, сын мой? — спросил Орсгельды.

— Были такие великие люди, русские ученые, как Тимирязев, Мичурин. А теперь академик Лысенко продолжает их учение.

— А нам вот еще наши отцы и деды рассказывали, что Адам первый посеял нужные человеку семена, — серьезно вставил Орсгельды. — И с тех пор, говорят, только этими семенами и пользуется человек.

Хошгельды рассмеялся.

— Все это сказки, отец, и Адама никакого не было. Сам подумай, разве сеял твой дед или даже твой отец такие семена, которые сеешь ты. Разве знали они столько плодов, сколько знаешь ты. С каждым годом растет наша советская наука, растет культура, а чем больше познает человек, тем больше он дает обществу нужного, полезного, в том числе и семян, и плодов.

Беседа отца и сына затянулась дотемна. Дядюшка Ата не очень старался вникать в смысл того, что говорил Хошгельды. Старик любил поспорить, но видел, что сейчас ему это не удается, так как брат принял сторону племянника. В конце концов он незаметно ушел. А Нязик-эдже не столько разумом, сколько сердцем поняла, что Хошгельды ничего, оказывается, плохого не сделал. Успокоенная, она пошла в дом, зажгла лампу, приготовила ужин и позвала мужа и сына поесть и попить чайку.

За ужином все трое мирно беседовали, радуясь состоявшемуся примирению.

На следующее утро, когда агроном уже собирался уходить, к нему пожаловал председатель. После взаимных приветствий, Покген сказал, что он хочет сегодня вместе с Хошгельды обойти поля. По всему было видно, что у председателя хорошее настроение.

— Знаешь, сын мой, что я решил? — загадочно улыбаясь, произнес Покген. — Если останусь доволен твоими трудами, я тебя тоже чем-то порадую.

— А если нет, — в тон Покгену заметил Хошгельды, — председатель прогонит меня из колхоза.

Они шли по саду, мирно разговаривая. Только что взошло солнце. По небу бродили легкие облака, теплый ветерок был насыщен ароматом созревающих плодов.

Что имел в виду Покген, обещая порадовать агронома? После того, как он оскандалился с Елли, которого когда-то хотел видеть своим зятем, Покген долго думал, кого же любит его дочь и кому она дала слово. Прошло много времени, прежде чем он, поборов стыд за свое неразумное сватовство, решился заговорить об этом с женой. Дурсун-эдже помогла ему разобраться в чувствах дочери. Материнское сердце подсказывало ей, по ком страдает Бахар. Ведь еще с детства дружила она с Хошгельды, а когда молодой человек был на. фронте, а потом учился в Москве, они переписывались. И теперь, видно, она его любит, да что-то произошло у них. Ведь это он, Покген, и разлучил их тогда своим неуместным сватовством. Конечно, Покген не мог не согласиться с. женой и решил исправить свою ошибку. Он сам поговорит с Хошгельды. И нет тут ничего плохого. Теперь-то это не против воли дочери…

— Скажите, пожалуйста, сам башлык пришел к нашему сыну, — заговорила стоявшая у окна Нязик-эдже. — Не к каждому молодому человеку пойдет Покген-ага.

— Это только ты считаешь, что наш сын — бездельник, что он всякой чепухой занимается и никак за ум не возьмется, — поддел жену Орсгельды.

— А ты что считаешь, ты что наговорил ему вчера? — возмутилась она.

— Просто я хотел тебя поддержать, — спокойно заявил старик.

— Ах так! — рассердилась Нязик-эдже. — А зачем ты своего брата втянул в разговор? Тоже чтобы меня поддержать? Всегда и во всем я одна виновата. Каждая мать имеет право поругать своего сына.

— Если бы только поругать — так это пустяки, — перебил ее Орсгельды, — ты же грядки его собиралась перекопать. Хорошо, что я не позволил, — добродушно закончил он.

— Это твой братец такие советы давал, — сквозь слезы проговорила старушка, — а я и не думала…

Увидев слезы на глазах жены, Орсгельды пожалел, что затеял этот разговор. Он не хотел обижать ее.

— С тобой, моя милая, и пошутить, оказывается, нельзя, — ласково заметил он. — Правду сказать, ни в чем ты не виновата, да и я тоже. Разве только в том повинны мы, что не учили нас никаким наукам. А какой бедняк в те времена учился? Это нашему Хошгельды хорошо, учись, коли охота есть, все дороги открыты… Да мы с тобой, старуха, на работу опоздаем, — спохватился он.

— Пойдем, пойдем, — заспешила Нязик-эдже. — А про учение это ты верно сказал. Недаром у нас говорят: ученый человек на крыльях летит, а неученый по земле ползает.

Когда они уже вышли из дому, Орсгельды спросил:

— Ты не знаешь, зачем приходил башлык?

— Я стояла у окна и слышала только, как он сказал, что наградит Хошгельды, если наш сын хорошо поработает.

— Наградит? — переспросил Орсгельды. — Премию, наверно, хочет ему дать.

— Может, и премию, — согласилась Нязик-эдже. — Если по совести говорить, — продолжала она, — то самую большую премию нужно дать нашему бригадиру.

— Тут ничего не скажешь, Курбанли редкий работник, — поддержал жену Орсгельды. — Этот выведет свою бригаду на первое место. Есть, конечно, и в других бригадах дельные люди. Овез, например…

— А я разве говорю, что нет? — перебила мужа Нязик-эдже. — Конечно, есть, но он из лучших лучший. И работник отличный, и прекрасной души человек, — расхваливала Нязик-эдже своего бригадира.

— Это правильно, — вставил Орсгельды, — Курбанли всю душу в работу вкладывает. Вот подожди, еще и героя дадут.

— Он достоин, достоин быть героем, — обрадовалась Нязик-эдже и ласково взглянула на мужа. Ей было приятно, что Орсгельды хвалит ее бригадира.

Когда после работы старики вернулись домой, Орсгельды сказал жене:

— Интересно узнать, остался ли башлык доволен работой нашего сына…

А