Расссказы разных лет - Лев Маркович Вайсенберг

Когда Бетта подходила к дому, ее обогнал мотоцикл с двумя военными. Мотоцикл остановился возле ее дома, и оба военных прошли через палисадник в дом.

«Что им нужно?» — подумала Бетта, ускорив шаги.

Войдя в комнату, она увидела германского офицера и солдата. Офицер сидел за столом. У него было красное, обожженное солнцем лицо, серые холодные глаза. Позади него стоял навытяжку солдат в полной походной форме: оружие, вещевой мешок, фляга на боку. А перед столом стоял Бернард.

Она вошла в тот момент, когда офицер спрашивал:

— Какой вы национальности?

— Мы — немцы, — ответила она торопливо вместо Бернарда. Но Бернард, будучи педантичным, по обыкновению, добавил:

— Точнее говоря, немецкие евреи.

Офицер нахмурился.

— Такие мне неизвестны, — сказал он. — Я знаю, что немцы — это немцы, а евреи — это нечто совсем иное. Впрочем, не в этом дело. Мне нужно знать, есть ли у вас оружие.

— Оружие? — воскликнула Бетта. — Да мы в жизни его в руках не держали.

— Ты ошибаешься Бетта, — я был солдатом германской армии, — поправил ее Бернард.

— Откройте шкаф! — приказал офицер солдату.

— Слушаюсь!

Солдат повернулся, резким движением раскрыл дверцу шкафа, перерыл все вещи.

Оружия не оказалось. Но взгляд офицера обнаружил золотые часы и мех.

— Не продадите ли вы мне эти вещи? — спросил он.

— Это подарки от нашего сына, а подарки, как вам известно, не принято продавать, — сказал Бернард.

— Сентиментальности! — сказал офицер.

Бетта вмешалась:

— Если господину офицеру часы и мех понравились, мы можем их вам подарить, — сказала она, просительно глядя на Бернарда. При этом сердце ее сжималось от огорчения. Подумать только! Расстаться с подарками сына!

Офицер искоса взглянул на солдата.

— Нет, — сказал он, — я предпочитаю заплатить.

Он вынул из кармана блокнот, написал что-то, вырвал листок.

— Получите!

«Получены мной часы и мех...» — прочла Бетта. Внизу стояла какая-то закорючка.

— Простите, я не разберу подпись, — сказала Бетта, пытаясь разобрать закорючку.

— В старости нужно носить очки, — сказал офицер.

— Может быть, вы скажете, какой вы части? — спросил Бернард: уж очень ему не хотелось расставаться с часами. Он полагал обжаловать противозаконие и вернуть свои часы обратно.

— Офицер германской армии фюрера. Надеюсь, вам этого достаточно? — строго спросил офицер.

— Да, да! — заторопилась Бетта.

— Заверните! — приказал офицер солдату.

— Слушаюсь!

Солдат стащил со стола скатерть, завернул в нее мех, обернул сверху газетой. Часы офицер положил в карман.

«Грабители!» — подумала Бетта.

— Вы — в подведомственном мне участке, — сказал офицер. — Я скоро вернусь.

Обойдя соседние дома, они в самом деле скоро вернулись.

— Вы должны тотчас уехать отсюда! — объявил офицер.

Бетта бессильно опустилась на стул:

— Куда нам, старикам, ехать?

— Старики свыше шестидесяти лет в войне не участвуют, это закон, — пытался возразить Бернард.

— Есть приказ штаба. Вам укажут — куда. Немедленно собирайтесь! — приказал офицер.

Бетта кинулась укладывать вещи. Но что можно собрать в такую минуту? Кто эти вещи будет нести? Она? Бернард? Бетта снова бессильно опустилась на стул.

— Поторапливайтесь! Вас ждут! — сказал офицер, указывая на окно.

Бетта и Бернард выглянули на улицу. Толпа стариков и старух двигалась вдоль мостовой под охраной, словно преступники. Бетте и Бернарду стало страшно. Бетта взглянула на офицера. Лицо его было жестко. Она перевела свой взгляд на солдата. Лицо его было бесстрастно, непроницаемо, — он, видимо, привык к подобным сценам. Она поняла, что просить этих людей безнадежно.

— Пойдем, Бетта... — сказал Бернард.

Спустя час они брели в толпе, вдали от родного дома, по проселочной пыльной дороге. Они не знали, куда их ведут. Офицер и солдат сновали на мотоцикле взад и вперед, обдавая конвоируемых пылью.

— Поторапливайтесь! — покрикивал офицер. — Или попадете в концентрационный лагерь!

Его окрики не помогали. Измученные старые люди едва брели. Офицер подъехал к Бетте.

— Поторапливайтесь и вы, немецкие евреи! — крикнул он насмешливо, узнав Бетту.

Бетта видела его красное грубое лицо, холодные глаза. Он был молод.

— Есть ли у вас мать? — спросила она.

— А вам что до этого?

— Подумайте, если б она очутилась в моем положении...

— Евреи сами во всем виноваты.

Он указал рукой на поля, раскинувшиеся по обе стороны дороги, на красивую усадьбу, утопавшую в яркой зелени деревьев:

— Евреи всё это у нас, немцев, отняли.

Она всплеснула руками:

— Но ведь это принадлежит помещикам-полякам!

— Евреи всё это у нас, немцев, отняли, — повторил он упрямо. — Так нам фюрер сказал в своей книге.

— Но ведь это неправда! — вырвалось у нее.

— Хватит! — оборвал он ее грубо. — Или получите то, чего заслуживаете.

Бетта замолчала, продолжая с трудом шагать по дороге. Зной усилился, жажда томила ее.

Офицер сошел с мотоцикла размять ноги. Она увидела, что солдат отвинтил крышку фляги, налил воды в кружку. Она жадно смотрела, как солдат пьет воду.

«Попросить, что ли, глоток?» — подумала она, не отрывая глаз от кружки. Она встретилась с солдатом взглядом, — он, конечно, понял, чего она хочет. Но он, как ни в чем не бывало, продолжал пить. Ей казалось, что он ей назло пьет медленно. Над ней издеваются! «Умру, но не попрошу!» — решила она.

К вечеру Бетту и Бернарда разлучили.

Старух разместили в темном сарае. Снаружи дверь охранял тот же солдат.

Бетта лежала на грязном полу. Весь день она ничего не ела, не пила. Жажда становилась невыносимой. Губы ее запеклись.

Она старалась собраться с мыслями. Что случилось за этот день? Их лишили крова, ценой всей их трудовой жизни созданного под старость. Ее разлучили с Бернардом, с которым она прожила полвека. У нее отняли подарок от сына... Бетта была раздавлена, уничтожена. Жизнь показалась ей ненужной.

Была глубокая ночь, когда Бетта услышала, как скрипнула дверь сарая. Она увидела в дверях силуэт солдата и в страхе закрыла глаза. Она услышала, как он приближался к ней. Чего ему еще от нее нужно? Разве не достаточно было издевательств за день? Солдат остановился возле нее, тронул за плечо. Она вскочила, испуганная.

— Не пугайтесь, — сказал солдат шепотом, наклонясь к ее уху. Она чувствовала, что