Кризис чужого возраста - Маша Трауб

– Может, супругу не стоит знать лишнего? – уточнила шепотом женщина.

– Может, и не стоит, – отчего-то тоже шепотом ответила я.

– Тогда не списываю, – продолжала заговорщически шептать продавец.

– Тогда не надо. Спасибо. – Я хихикнула, как дурочка.

– Не только они имеют право! – твердо заявила продавец.

Речь явно шла об адюльтере. И, кажется, в моем лице продавец решила отомстить всем изменщикам.

Боюсь, в тот магазин я больше не зайду. А вдруг она у меня спросит, как все прошло? И что я должна сказать? Вечер прошел прекрасно – пила вино, смотрела сериал, не работала и в ночи съела бутерброд с колбасой, чего давно себе не позволяла. Так что для меня это был вполне себе развратный вечер.

«Заповедник». Наше время

«Какие бы известные названия улиц и городов, какие бы знакомые фамилии, какую бы «прямую речь» героев в довлатовских текстах ни обнаруживали, их ни в коем случае нельзя расценивать как хроникально-документальное свидетельство», – писал известный литературовед и друг Сергея Довлатова Андрей Арьев в предисловии к собранию сочинений писателя.

Я оказалась в Пушкинских Горах уже совсем в зрелом возрасте, а не как многие – в студенческие годы. Мы приехали всей семьей, чтобы дочь-подросток узнала, каково это, когда каждая травинка, как здесь любят пафосно повторять, дышит Пушкиным.

Я же хотела зайти в домик Довлатова, который работал в Пушкинских Горах экскурсоводом. Довлатова я очень люблю, перечитываю, могу цитировать километрами. «Заповедник» уж точно.

Мы пошли гулять. На дороге был даже указатель – «К дому Довлатова». На будке, похожей на сторожку, висел листочек с номером телефона. Я позвонила, чтобы узнать про экскурсии, уже понимая, что смогу это использовать для книги. Как писал Арьев, цитируя Достоевского, «писатель – это не корова, пощипывающая травку на лугу, а тигр, который поглощает и траву, и корову». Писатели смотрят на мир как в искаженное зеркало. Они эгоистично фокусируются на том, что им может пригодиться, – детали интерьера, обрывки фраз, манера поведения. Довлатов, как замечал Арьев, любил всякие «милые эфемерности», разбросанные вокруг человека, сроднившиеся с ним, – авторучки, записные книжки, цепочки.

«Дом Михаила Иваныча производил страшное впечатление. На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами проваливалась, оголив неровные темные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие стекла – заклеены газетной бумагой. Из бесчисленных щелей торчала грязная пакля… Соседняя комната выглядела еще безобразнее. Середина потолка угрожающе нависала. Две металлические кровати были завалены тряпьем и смердящими овчинами. Повсюду белели окурки и яичная скорлупа». Так описывает избу Довлатов.

По дороге степенно прохаживались кошки. Один котяра лежал на соседнем участке. Дочь отказалась идти на экскурсию, она хотела гладить кошек. К воротам подошла еще одна семья. Наконец, появилась взволнованная женщина-экскурсовод, представившаяся Еленой Михайловной. Начала подсчитывать стоимость с каждого человека, но сбилась. «Потом оплатите Толику», – сказала она.

Экскурсовод не была довлатовским персонажем, но, возможно, я ошибаюсь. Она волновалась, переходила на канцелярский язык, возвращалась на человеческий. Во всем винила алкоголь – это слово она произносила с ударением на первый слог. Еще в ее речи часто встречалось слово «дуркует». Дурковали, с ее точки зрения, все – кошки, дети на экскурсии, Толик, который куда-то запропастился как раз в тот момент, когда нужно было собирать деньги с экскурсантов, без конца звонивший телефон, сам Довлатов. Она переживала, что давно, по ее собственному определению, не выступала, поэтому запиналась и спрашивала у экскурсантов: «А я это уже говорила? Нет?» Она рассказывала о том, что поддерживать старую избу в столь запущенном виде очень дорого. Реставрировать дешевле. Но есть желание сохранить, сберечь, ведь тут каждая травинка дышит Довлатовым. Да и денег нет. Все держится на голом энтузиазме подвижников. Елена Михайловна сделала театральную паузу, от которой ее отвлекли туристы, которые решили самостоятельно пойти в соседнюю комнату. Вот кровать, на которой он спал. Справа или слева? Слева, это точно. Многие считают, что справа, но Толику виднее. Он указал точное место. Почему дырка в полу под кроватью? Елена Михайловна решила внести интригу в повествование. Для кошек, конечно же, которые охраняют припасы в погребе. Да, погреб имеется до сих пор, но сейчас там ничего не хранится.

У Елены Михайловны был собственный взгляд на некоторые детали жизни писателя. То, что Довлатов сидит на полу на знаменитой фотографии, – это он уменьшиться хочет, из-за слишком высокого роста. А то, что часто ходил в кожаной куртке, – это его вторая кожа, дополнительная защита. В группе были разновозрастные дети, поэтому Елена Михайловна пыталась подбирать выражения. Приезд жены и последующие обстоятельства она назвала «ночью любви».

«Даже твоя любовь к словам, безумная, нездоровая, патологическая любовь – фальшива. Это – лишь попытка оправдания жизни, которую ты ведешь. А ведешь ты образ жизни знаменитого литератора, не имея для этого самых минимальных предпосылок. С твоими пороками нужно быть как минимум Хемингуэем…» – таким был последний разговор Довлатова с женой.

Я же вспомнила рассуждения Дениса Драгунского, того самого Дениски из «Денискиных рассказов», сейчас уже немолодого человека, известного писателя, близкого друга нашей семьи. Почему никто не говорит инженеру, что он не Королев? Почему никто не говорит врачу, что тот не Вишневский? Но почему все говорят писателю, что он не Пушкин и не Хемингуэй?

Сам Довлатов считал, что его задача скромна: рассказать о том, как живут люди. На самом деле он рассказывал о том, как они не умеют жить, утверждал Арьев. «От хорошей жизни писателями не становятся», – шутил Довлатов. Именно ему принадлежат формулировки: «потерпел успех», «одержал поражение…»

…В какой-то момент дверь, едва держащаяся на петлях, открылась, и на пороге появился пожилой худощавый мужчина. По избе распространился запах многолетнего, но со свежими нотками перегара. «Елена Михайловна, тут народ без экскурсии, запускать?» – спросил он. Экскурсовод воздела руки к потолку и воскликнула: «Анатолий! Я же выступаю!» Я подумала – неужели тот самый Толик, персонаж «Заповедника»? Ему тогда должно быть… за семьдесят точно.

В завершение экскурсии Елена Михайловна призвала задавать вопросы. Девчушка, на вид лет десяти, подняла руку, как положено делать в школе. Экскурсовод, улыбнувшись, кивнула, разрешая. «А что такое ночь любви?» – спросила девочка. Елена Михайловна сделала страшные глаза и погрозила кулаком Толику, который открыл было рот, чтобы объяснить значение выражения. Довлатову бы такой финал, мне кажется, понравился.

Тяготы узнавания

Вообще-то меня редко узнают. Не то что на улице – даже