Повести и рассказы - Исаак Григорьевич Гольдберг

Коврижкин опять за столом, на котором уж нет забытых белыми бумаг. Но вместе с ним за столом еще трое: штаб. А по другую сторону — вдова.

Но до этого: выкладывали из гроба мешочки с золотом, считали, проверяли, переносили, ставили караул. До этого под вой и крики и хохот увели вдову Валентину Яковлевну в отдельную избу. И когда вели ее, шаталась она, плохо понимала, плохо слышала.

И теперь стоит она серая, осунувшаяся, далекая и впиваются в нее спрашивающие, жгучие, неотрывные взгляды.

Четыре пары глаз.

— Ловко!.. Хорошо вы, барынька, комедию развели… Не удалось, правда, сорвалось!.. Жаль, поди!? Ну, рассказывайте — когда и где деньги эти насбираны? Почему не донесли мне? Рассказывайте!..

Женщина вздохнула. Словно очнулась. Подняла ресницы, поглядела на Коврижкина, на троих. Снова опустила глаза и тихо:

— Я не понимаю… Я совсем не понимаю — что это?..

— Не понимаете? — лукаво скосил глаза Коврижкин. — Да тут нечего и понимать. Любое дите поймет. Вот я вам объясню: ограбили белогвардейцы народное достояние, нахапали, надо скрыть. Ну, ссыпали в гроб, а для пущей крепости — ко гробу плакальщицу. Как тут учуешь, что деньги?.. Теперь понятно?..

Коврижкин улыбнулся — широко, благодушно. Трое засмеялись. Но, спрятав смех, неприязненно (и с любопытством острым) уставились на вдову, на Валентину Яковлевну.

По серому лицу женщины полыхнули кровяные пятна, дрогнули губы. Шире раскрылись глаза.

— О, господи! — скорбно сказала она. — Да ведь я за покойником своим, за мужем шла!.. Я ведь не знала!.. Ведь обманута я!.. Поймите — обманута!..

Широко раскрытые глаза налились слезами; женщина сдерживала плач (ах, не заплакать бы перед этими, чужими, враждебными!) — но слезы текли, смачивали щеки.

За столом кто — то кашлянул. Коврижкин наклонился к соседу и тихо что — то сказал. Другие перегнулись к ним, слушали.

— Та — ак! — протянул Коврижкин. — Выходит — обман для нас, обман для вас… Так. А почему же мы верить вам должны? Ради каких таких заслуг ваших? Не ради ли мужа вашего, подполковника Недочетова, который живьем село в сорок дворов сжег? Не ради этого ли?.. А?

Женщина молчала. Но слезы текли крупные, частые.

— Свидетели есть? — коряво, громче, чем нужно, спросил один из трех, (молодой, в черном замызганном полушубке, с патронташами крест на крест через грудь). — Свидетели всей этой махинации, спрашиваю, имеются?

И, подтверждая, одобряя этот вопрос, Коврижкин мотнул головой — Имеются?

Женщина покачала головой (в уголки рта заползли ручейки слезовые, солоно).

— Нет… не знаю…

И снова улыбнулся Коврижкин, перегнулся еще к кому — то из трех и сказал ему:

— Пойди, Гаврилыч, скажи — пушшай толстую эту доставят сюда. Поспрошаем.

Один из трех вышел.

Было тихо в избе. За столом молчали. Молча поглядывали на женщину. И Коврижкин уже не предлагал ей садиться на табуреточку.

Потом пришли Королева Безле и тот, кто уходил за ней.

Королева Безле подошла к столу, сбоку, украдкой посмотрела на вдову. Посмотрела — вздохнула.

Коврижкин вытянулся через стол к ней, протянул руку, отставил палец (темный с черным ободком грязевым под ногтем; узловатый), и пальцем на вдову, Валентину Яковлевну.

— Эта с какой стороны в деле этом, в денежном участвовала?.. Расскажите — ка, гражданка, всю правду!..

Королева Безле растерянно и смущенно глянула на вдову (встретила испуганный, ждущий, враждебный взгляд), растерянно уставилась на. Коврижкина.

— Как это? Не понимаю я…

— Ах, — скривился нетерпеливо и обиженно Коврижкин. — Должны вы понять… Как вы, гражданка, нам сообщили правильно про гроб и про всю фальшь с деньгами, за что вам будет от штаба благодарность и смягчение вашим поступкам, ежели какие были… ну, вот, как довели вы до сведения о деньгах, так теперь является вопрос: в каком участии находилась гражданка вдова в этом деле. Она же отрицает, говорит, что ей неизвестно об деньгах, на покойника, на мужа своего опирается… Значит, сообщите: насколько ей известно было… Понятно?

Трое вытянулись, уставились на Королеву Безле, ждут.

Королева Безле жалко, бледно улыбнулась (вовсе и улыбаться — то не нужно было), пошевелила толстенькими пальцами, кашлянула:

— Я вам, что знаю, расскажу…

— Вот, вот! — закивали за столом. — Главное, правду! Чтоб без хитрости и без вилянья!..

— Я это от пьяных узнала, от офицеров. Пили мы с ними, — смутилась, покраснела Королева Безле. — Напились они, да спьяна и рассказали, что из зеленых ящиков деньги в гроб переложили…

— А гроб — то с чем был?

— Как с чем? — оживилась Королева Безле. — Там покойник был… вот муж ихний… — Остановилась, взглянула на вдову и в горящем, неотрывном взгляде, в ожидании, не увидела уже злобы и недоверия.

— Был, значит, покойник — то в гробу? — заинтересованно, мягче спросил Коврижкин.

— Был, был! Это в Максимовщине, в селе, ночью офицеры деньги перегрузили в гроб… А тело покойника во дворе, за гумном, в снег зарыли…

Трое за столом задвигались, выпрямились:

— Та — ак!..

— С почетом, значит, подполковника — то похоронили!.. Ха!..

— По — белогвардейскому!..

— По — собачьи!..

Вдова подняла обмотанные руки и укрыла ими лицо. И из мятых, полумокрых платков послышался всхлип.

Коврижкин оглянул избу, увидел у стены лавку, кивнул часовому у дверей:

— Подставь — ка лавку!

И когда лавка с грохотом стала возле женщин, сказал обеим, не глядя на них:

— Сядьте… Эту — то посадите…

Королева Безле бережно обняла вдову и посадила.

Сидя, Королева Безле почувствовала себя свободней, див себя, обдернув, обуютившись, связно и толково рассказала обо всем.

А когда она рассказывала, вдова Валентина Яковлевна опустила резко на колени руки, сжала их, впилась в нее глазами. Не плакала, не прерывала, а только тяжело, упорно глядела и впитывала в себя все, все…

19. Женское

Об этом нужно рассказать без улыбки, снисходительно, осторожно.

В избе, там, куда согнали коврижкинцы офицерских мамзелей, где раскаленная печка железная потрескивала, позванивала, было тихо. Женщины сжались, молчали. Крикливые, шумные, озорные — они зажали в себе неуемность, размах, бесшабашность — и затихли.

Они затихли сразу после того, как пришли оттуда, из штаба, после допроса, вдова с толстой. Они еще не знали всего, но увидели они опаленное отчаяньем и обидой лицо вдовы и растерянность грузной Королевы Безле — и сжались. Они уже узнали о гробе, о деньгах, об обмане. И чуяли тяжелое, гнетущее, что нависло над чужой, но ставшей близкой в незнаемом еще горе женщиной.

Прислонившись к стене, сидела на лавке вдова, Валентина Яковлевна. Она молчала. Она не плакала. Но глядела пустыми, невидящими глазами. Глядела