Победитель получает все - Ивлин Во

Твой Ивлин

I

Питер Одли проснулся от «второго звонка», уныло огласившего галереи, и, перевернувшись в постели, посмотрел на часы. Успокоенный тем, что у него есть еще пять минут, прежде чем ему нужно будет вставать, он натянул плед на плечи и лег на спину, удовлетворенно разглядывая уже пробудившуюся спальню. Шорох, с которым одевались другие, успокаивал, убаюкивал. Плеск душа по соседству, звон грубой керамики и приглушенные препирательства на их на фоне подчеркивали удовольствие последних минут.

Начальная школа в Селчерче работала практически круглый год, что придавало определенную величавость унынию этих ранних утренников. Питер, однако, получил некоторые привилегии, которые избавляли его от самого болезненного укуса безумной пунктуальности и позволяли ему, отчитавшись перед классным руководителем, отсиживаться в своей студии за работой.

Тяжело вздохнув, он встал с кровати и пошел умываться. Душевые выглядели на редкость непривлекательно, вода в умывальниках была холодна как лед – печи в марте 1918 года не разжигали до полудня, – и с усиливающейся мрачностью он вернулся, дрожа и наполовину высохший, в спальню. Какой-то безумец открыл одно из высоких готических окон, и по комнате пронесся холодный порыв ветра. Раздался хор протестующих голосов, и окно было закрыто. Скучая, Питер оделся и, выйдя из общежития в начале восьмого, пересек двор, чтобы «отчитаться». Несколько учеников, нагруженных книгами, бросились мимо него, отчаянно пытаясь избежать внимания со стороны префекта, «отмечающего опоздания». Классный руководитель кивнул Питеру, и тот, повернувшись на каблуках, направился к себе в студию. Гравий потемнел от дождя, небо угрожало чудовищными, грубо обтесанными облаками. Повсюду расстилался тонкий влажный туман.

Ручка двери его студии была холодна. Он вошел, пнул дверь ногой и упал в мягкое кресло, оглядывая крошечную комнату. Тут было довольно уютно, и он потратил на это немало усилий, но сегодня утром это не доставило ему никакого удовольствия.

Из-за черноты ковра – всплеск эстетизма, о котором он давно сожалел, так как его приходилось долго чистить щеткой, – его студия получила название «угольный подвал», стены же в ней были голубовато-серыми. На них висели четыре большие репродукции Медичи – подарок его бабушки, выбранный им самим. Боттичелли «Марс и Венера» – из-за нее у него возникли некоторые сложности с домовладельцем, который считал неприличной наготу, будь то из Национальной галереи или «Ла Ви Паризьен»[119], – «Беатриче» д’Эсте, «Философ» Рембрандта и «Герцогиня Миланская» Гольбейна. Они ему нравились и потому, что были очень красивы, и потому, что обладали особым шармом, которого не хватало картинкам Харрисона Фишера[120] и Рийе, висевшим у его друзей. Занавески, подушки на подоконнике и скатерть были голубыми; вся комната приятно благоухала вчерашним вечерним кофе.

Питер, однако, откинувшись на спинку стула, мрачно уставился на серый корпус напротив, где располагались классные комнаты. Стояло субботнее утро, а в субботу пополудни намечался парад, так как это было самое продолжительное свободное время на неделе. Он с грустью вспоминал свой первый семестр летом 1914 года, когда прекрасное время в субботу пополудни было посвящено общению: заваривался чай, и съедалось большое количество эклеров, и теперь, когда он достиг того возраста, когда можно было учиться и наслаждаться этими вещами, все они были вычеркнуты и с двух до шести ему приходилось командовать группой угрюмых шестерок, ведя их по мокрым холмам в какой-нибудь бесполезной «схеме атаки».

Он точно знал, что произойдет. Они должны выстроиться в одном из дворов и пройти проверку – это означало полчаса работы с вонючим чистолем и алюминиевым порошком, чистку формы и снаряжения. Затем они поднимутся на холмы и при сильном ветре станут стоять смирно, слушая объяснения командира, как они будут работать во второй половине дня. Всем сержантам выдадут карты, с помощью которых можно будет следовать этим объяснениям; они вечно топорщились из-за неправильного складывания и хлопали на ветру.

Никогда не считалось достаточным, чтобы одна сторона просто пришла и атаковала другую. Необходимо было разработать огромную кампанию, в которой противники составляли крошечную часть. Отряд «А» будет передовым охранением части армии, которая высадится в Литтлхэмптоне и пойдет в наступление на Хастинг, намереваясь по пути захватить важные мосты на местной реке; отряд «Б» с белыми повязками на шляпах будет силой, призванной удерживать уступы холмов над санаторием, взаимодействуя с гипотетическими дивизиями на обоих флангах, пока из Арундела не прибудет другая дивизия. Трещотки будут изображать пулеметы, и эта игра и притворство будут продолжаться три часа, с крайним неудобством для обеих сторон, пока не зазвучат свистки и горны и корпус снова не выстроится для разбора дневной работы. Им скажут, что после окончания парада все винтовки должны быть протерты промасленной тряпкой, прежде чем их вернут в оружейную, и что вся форма должна быть возвращена в шкафчики до шести часов. Затем они разойдутся, голодные, в плохом настроении, и у них будет всего двадцать минут, чтобы переодеться для посещения часовни.

Питер ненавидел корпус, и тем более теперь, когда ему приходилось все принимать всерьез. Ему было семнадцать с половиной. В следующем году, если война продолжится, а все указывало на это, ему тоже придется воевать. Война стала ужасно близкой. Он многое узнал о том, каково там, от своего брата, но Ральф смотрел на все так отвлеченно, с этаким невозмутимым цинизмом. Питер льстил себе мыслью, что он гораздо более чувствителен и обладает более ярким темпераментом. Он был уверен, что не выдержит всего этого. Ральф несколько месяцев назад получил медаль «За боевые заслуги».

Питер вздрогнул, собрался с мыслями и посмотрел на свое расписание. Ему нужно было дочитать главу по экономике, которую он не осилил накануне вечером. Книга лежала там, где он ее бросил, и, как и все в то утро, выглядела на редкость непривлекательно, обернутая какой-то засаленной, потрепанной клеенкой, с полустертой надписью «о нехватке рабочей силы» на задней стороне. Она была напечатана криво на тонкой сероватой бумаге, в которой встречались вкрапления коричневых щепочек. Типичнейшее порождение военного времени. Он взял его с вялым отвращением и начал читать.

«…Из подобных соображений, – читал он, – которые, хотя и не являются истиной для каждого отдельно взятого человека, однако в общем и целом подтверждаются, можно сделать вывод с приблизительной точностью, что при добавлении к имуществу бедных, на основании законных действий, от имущества богатых, неизбежно возникнет недовольство, однако при условии, что бедных будет больше по количеству, чем богатых, удовлетворение будет преобладать над недовольством. Имущественное неравенство, постольку поскольку…»

Все это было невыносимо утомительно. Он бросил книгу на столик в углу и, взявшись за роман, провел следующие полчаса в