Жизнь и ее мелочи - Светлана Васильевна Петрова

Милочкой и стала Людой, что откровенно смахивает на людо-едку. Жена и впрямь оказалась каннибалом, только виртуальным, глодала не тело, а душу, что ещё хуже, поскольку убивает не сразу, а продлевает мучения, долбя в одно и то же место, пока оно не потеряет чувствительность.

Вначале, по наивности и неопытности, пытался мягко сопротивляться. Говорю: «Ну, что ты вбила в свою глупую маленькую головку? Тот, кто заставляет других жить по чужим правилам, эгоист, а в массовых масштабах – фашист, вспомни немцев. Отбери порядок – и рухнет основа твоего представления о бытии. Мир прекрасен и разнообразен. Живи свободнее и почувствуешь себя счастливой».

Ворчит, недовольна: я и так счастлива, какие немцы?

Не забыть посмотреть у немца Брема про комаров. Что за человеческая сладость их прельщает? Москва в августе просто спеклась от жары. Согласился съездить в Серебряный Бор искупаться, потом два дня с остервенением чесал щиколотки. Если бы меня все так любили, как комары. А жену, кстати, не тронули. Мне бы их интуицию.

Надо отдать должное бывшей скрипачке – она продолжала ходить на концерты в Консерваторию, что финансиста, не обученного понимать музыку, частично примиряло с другими её недостатками. Всё-таки что-то общее – дух важнее колбасы. Но многочисленные подружки, звонящие, приходящие, обедающие, отнимающие свободное время, болтающие глупости, выводили из равновесия.

– Звонила Наташка, – сообщала жена, пытаясь вовлечь законную половину в свои интересы. – Ну, помнишь, её отчим нам ещё слесаря рекомендовал? Дочке двоюродной сестры сделали кесарево, очень довольна: заснула беременной, проснулась с ребёночком. Деньги, конечно. Теперь богатые взяли моду кесарить. Вообще, медицина шагнула вперёд, а лучше бы оставалась на месте. Навострились лечить всех подряд и испортили генетический код человечества. Не медицину надо развивать, а санитарные службы. За грязь штрафовать, в тюрьму сажать, тогда и болеть перестанут.

Она говорила уверенно, точно зная, как надо жить.

Блокнот.

Квартира выглядит чужой. Шторы отсутствуют, и с закатом чёрные окна напрягают. Диван стоит не у стены, как было всегда, а посередине общей комнаты, вещи в шкафах рассортированы по назначению и лежат аккуратными стопочками, носки в отдельном ящике. В кухне современная техника и новые порядки. Посуду полагается не только мыть, но ещё и вытирать. Зачем, спрашивается? С этим отлично справлялась сушка.

После ужина вручает мне полотенце. Я скулю: «Найди мне другую казнь». Палач неумолим, приходится идти на поводу, лишь бы не вступать в спор. Но с языка сорвалось: «Пользуешься моей слабостью», что даёт жене повод для словесной диареи. «Разве это слабость? – удивляется она. – Это сила – делать иначе, чем хочется. Сила воли не рождается с человеком, её надо воспитывать, а ты всё пускаешь на самотёк. Пора избавляться от недостатков, сознательно и упорно».

Умеет выворачивать смысл наизнанку, в свою пользу.

Милочка, ставшая Людой: любил ли я её, когда думал, что люблю?

Пошли дети, а дети требуют серьёзных вложений. И жена принялась каждый день отпиливать по кусочку от терпения законного папаши, заставляя делать карьеру, пытаясь вонзиться в его дела. Дел особых не было, и она зудила:

– Ты инфантильный, ни к чему не стремишься. Надо ставить перед собой цель и преодолевать преграды, чтобы этой цели добиться. Потом ставить новую. А если работать без усилий и тратить свободное время на книги, ничего не достигнешь. Тебе надо было стать учителем литературы или библиотекарем, а ты – в банкиры. Ну вот, теперь крутись.

Крутиться он не хотел. Жизнь ему нравилась такая, какая есть.

По дороге с работы, представляя встречу с женой, невольно втягивал голову в плечи. Открыв дверь, Люда восклицала:

– Ну, что ты горбишься, словно тебя унизили! Распрямись!

И, чтобы прекратить этот крик, он распрямлялся, чувствуя себя киношным персонажем, которому надо во весь рост идти в атаку под пулемётным огнём. В конце концов бухгалтер так устал воевать с самим собой, что совершил необдуманный поступок.

– Ты поезжай к маме, – произнёс он, глядя на ноги в домашних тапочках.

Жена спросила упавшим голосом: – Ты меня разлюбил? – Можно сказать и так. – Как же это, Ваня? А я тебя люблю…

Он пожал плечами.

Люда заплакала беспомощно, на время став бывшей Милочкой, и ему захотелось вернуть назад свою решимость, но представилось, как завтрашнее утро начнётся с упрёков и наставлений, и губы её будут продолжать шевелиться, пока за ним не захлопнется входная дверь… И он опять оставил всё, как есть.

Нельзя сказать, что до женитьбы жизнь была для него сильно замечательной, но уж точно не противной. Чтобы вернуться к норме, надо перечеркнуть с десяток лет, возможно, испытать боль, страдания. Страдать не хотелось, проще терпеть, тем более привык.

Подоспел его день рождения, о котором лучше бы забыть, но жена с утра пекла торт, теперь зовёт есть. Розы купила, вина сухого. Он проглотил кусок воздушного теста с кремом и выпил полстакана красного. Кислятина. И ведь не откажешься – начнёт воспитывать. Сидит довольная, улыбается.

– Чему радуешься? Вроде не помолодел, а состарился.

– Но все ж не дураки, раз отмечают?

– И что празднуют?

Жена удивилась:

– Как что? Чудной ты, Ваня. Ро-дил-ся! Вдруг бы твоя мама аборт сделала – вот и не случилось бы повода веселиться. И я осталась без мужа.

– Другого бы нашла. У вас это ловко получается.

– Не скажи. Находку-то ещё полюбить надо. Четверть века вместе живём, а за что тебя люблю, даже не знаю. Не годишься ты для радости.

Слова жены только утвердили его в том, что уйма времени потрачена не лучшим образом. Ещё немного помаялся и пошёл в кабинет, достал дневник. У него есть полчаса, пока жена моет посуду – от роли помощника он, субъект торжества, сегодня свободен.

Блокнот.

Жена, несомненно, вещь полезная. Её можно иметь в любой момент желания, она покупает продукты, готовит, стирает, гладит, убирает, рожает и воспитывает детей. Люда ради семьи бросила скрипку. Правильно. Она вообще всё делает правильно, но почему это меня так раздражает?

Однажды в детстве за завтраком я уронил алюминиевую крышку, на которой образовалась вмятина. «Растяпа, – рубанул отец. – Безрукий». – «Зачем ругать ребёнка из-за какой-то мелочи», – сказала мама, пряча улыбку в воротник халата, и незаметно мне подмигнула.

До самой женитьбы я каждое утро жарил себе яйца в маленькой маминой сковородке, накрывая кривенькой крышкой. И сердце моё испытывало приятную слабость. «Что за телячьи нежности к старью? – сказала Люда брезгливо. – Кухонная утварь должна быть без изъянов».

И снесла крышку на помойку.