Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

усвоение почвой зимнего урожая воды – вот основная и победная позиция над засухой. Борьба с засухой есть лишь часть более общего вопроса об одолении пустыни. Увлажнение же есть не только мелиоративное мероприятие, но также и агрикультурное.

Увлажнение у нас вышло вполне выгодно: на гектар у нас упал расход (если считать при ручном способе земляных работ) в 20–25 рублей, а при машинном способе у нас вышло 15–18 рублей. Здесь мы работали силой реконструктора. Это такой механизм, – завтра ты его увидишь, – существенная часть которого – быстро вращающийся лежачий барабан с зубьями, насыпающий валик параллельно движению реконструктора. Полезно также некоторое укрепление валиков, кроме обязательного трамбования, растительностью – не самих валиков, а подступов к ним со стороны воды. Для этой цели подойдет лох (дикая маслина), крутик («аморфа куртикоза») и др. Эти культуры мы выписываем из питомников Тамбовского округа. Стоимость обсадки на один гектар падает в 8 рублей. Следовательно, на один гектар падает расходов: на земляные работы при ручном способе – 20 рублей, плюс обсадка-8 рублей, плюс съемка в горизонталях и разные организационные расходы – 2 рубля; всего – 30 рублей.

При машинном производстве земляных работ общая стоимость увлажнения одного гектара понижается до 25 рублей.

Эффект увлажнения, считая по сравнительному приросту урожая, для годов благополучных по осадкам надо прикидывать в 25 процентов, для засушливых-в 75 процентов. Максимум в три года затраты полностью будут возвращены. Но увлажнение есть не только увлажнение, а также способ сохранения плодородия – косвенное удобрение. Увлажнительные сооружения – это средство для приведения речных систем в порядок, это – прекращение роста оврагов и конец иссушения земель, это – омоложение природы.

Первоиванов на время смолк. Мы ничего не могли сказать ему, и он сам добавил:

– Вот когда у нас вода не будет течь, а будет всасываться в землю, у нас получится действительно большевистская почва. А сейчас у нас есть овраги, пески, обнаженные глины. Это еще не наша, а царская территория!

Спящие коллективисты открывали глаза от звуков слов Первоиванова и вновь закрывали их от неизжитой усталости.

– Дмитрий Степанович, – обратился один слушатель-тракторист, – я читал, что ум кормится фосфором. У тебя, должно быть, много фосфора в голове!

– Наверно, есть, – ответил Первоиванов. – Только многие люди живут так плохо и вредно, что лучше б было поколоть ихние головы и обратить оттуда в фосфор на минеральное удобрение.

– Ты бы лучше поспал, – сказал тот же тракторист. – А то весь фосфор истратишь. Чем завтра будешь думать?

– И то, надо поспать. Давайте, товарищи, успокоимся на последние темные часы.

Через несколько минут мы затихли, бурча во сне невысказанные слова.

* * *

Я проснулся уже в пустоте общежития, освещенного одиноким солнцем. Все спавшие люди давно пробудились и ушли на общий труд. Я вспомнил, что в Москве люди трудятся тоже коллективно, но живут единолично и часто ругаются. Здесь же было тихо, лишь где-то вдали шумела, вращаясь, неизвестная машина или какое-нибудь орудие. Я находился в колхозе ненужным человеком и решил ввязаться в труд на эти дни.

В общежитие вошел человек в кожаной, истертой о машины одежде: очевидно, один из механиков или мастеров «Ньютона». В «Ньютоне» половина людей была в сапогах и в коже, а другая половина – женщины и дети; но после я увидел, что и женщины обращаются с инструментом в слесарном отделении колхозной мастерской, а подросшие дети – юные натуралисты, и с ними приходилось говорить, напрягая все свои остаточные естественные знания.

– Тебя зовет Первый Иван, – сказал нерусским голосом пришедший человек. – Живи – не спи.

– Ты кто? – спросил я.

– Я в коллективе – электрик Гюли, а был киргиз.

– Разве электрик лучше киргиза? Ведь киргиз – сильный человек, и его народ терпелив и способен к трудной жизни.

Там, где живут киргизы, другие люди через год погибли бы или сошли с ума от нервности!..

Гюли помолчал, давая мне из уважения время для слова, а затем сам начал думать и отвечать:

– Твоя голова лучше твоего слова. Я видел тайгу. Отец говорил, что дальше тайги народ живет на льду, и я сказал отцу: «Тот народ умный, что умеет жить на льду, – киргиз бы там умер». А отец научил меня: «Ты глупый, – тот народ тоже умер бы в киргизских песках». А другое ты говоришь: киргиз сильный, а лучше электрика! Твое верно: киргиз сильный, но пустыня терпеливей киргиза; пустыня останется, а киргиза не будет. Электрик лучше киргиза, электрик сильнее пустыни, а киргиз – нет. Всякий киргиз будет электрик и механик – от них пустыня зарастет, а человек останется. Ты плохо уважаешь киргиза.

Мы вышли на колхозную усадьбу, похожую на заводской двор; из скотины присутствовали вдалеке, в углу усадьбы, коровы, овцы и одна толстая неработоспособная лошадь.

Первоиванов пускал в работу реконструктор рельефа. Я разглядел механизм. Это был тип фрезера, отбрасывающий землю вбок, под прямым углом к линии своего движения. Реконструктор имел собственный мотор, который давал поступательное движение всему механизму и вращал фрезерный барабан. Барабан с зубьями – разной величины – мог быть прижат к почве сильнее или слабее, в зависимости от условий грунта и желаемой интенсивности.

Реконструктор отправлялся в соседнее с «Ньютоном» товарищество общественной обработки земли. Он должен за месяц насыпать увлажнительные валики на площади в сто или полтораста гектаров. Киргиз Гюли уже обучил тамошнего крестьянина работе на реконструкторе, и этот новый механик слушал сейчас последние советы Первоиванова.

Затем барабан реконструктора был поднят в холостое положение, и машина пошла своим ходом в товарищество, в деревню за тридцать километров. Но я заметил, что барабан продолжает вращаться в воздухе.

– Что он? – спросил я. Первоиванов понял.

– Не из чего было сделать холостой муфты, – сказал он. – Стыд и срам получился.

Вскоре я отошел в поле «Ньютона», чтобы не мешать регулярному труду коллектива. Хотя те поля находились в безотрадной степи, но они имели уют от кустарника, росшего полосами подле небольших насыпей земли, а эти насыпи тянулись по горизонтали одновысотных точек на несколько километров. Расстояние между валами, считая по направлению падения естественного рельефа, равнялось приблизительно 200–300 метрам, хотя я прошел всего три линии земляных водоудержительных заграждений. Это было все производство только что виданного мной реконструктора рельефа; но были части валов, насыпанные вручную, – они легко различались на глаз грубостью работы.

Но меня больше всего привлекали неизвестная мачта вдалеке и шар на ней из красной меди, блестевшей на солнце. Подойдя ближе, я рассмотрел на том шаре особые заусенции, или тонкие острия,