Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

давление в 700 килограммов на каждый квадратный сантиметр поверхности жидкого металла. Выше насос был взять не в состоянии. Тело исполнительного цилиндра все время интенсивно охлаждалось – сначала вентилятором, а затем, медленно и осторожно, под рубашку цилиндра Первоиванов пустил воду. Пресс замер в положении сжатия в 700 атмосфер. Он будет так стоять еще некоторое время, пока сжатый металл не обратится из жидкого в твердое состояние.

Когда происходил процесс увеличения давления, Гюли несколько раз выпускал особым краном газ из грушевидного сосуда над исполнительным цилиндром. Этот газ освобождался из недр сжимаемого металла, чтобы он не остался там в виде раковин, пустот и желваков, уменьшив прочность строения металла.

Манометр был присоединен не к газовому сосуду, а к специальному второму маленькому цилиндру, в котором развивалось равновеликое давление, но одним воздухом. Это было не совсем правильно, так как режим прессующегося жидкого металла совсем другой, чем режим простого пресующегося воздуха, но с этим Первоиванов и Гюли пока мирились.

Через несколько минут металл, остывая, уже твердеет под сжатием. А раз он затвердел, то, следовательно, остается в таком искусственно малом объеме, какой ему придало мощное прессование. Тогда остается разомкнуть заднюю крышку исполнительного цилиндра и посредством несильного нажима рабочим поршнем вытолкнуть наружу готовый металл. Он уже теперь имеет чрезвычайную прочность, его строение спрессовано навсегда.

Понятно, я опустил многие детали процесса отпрессовки и самого устройства гидравлического пресса. Например, я не упомянул, что внутренняя поверхность исполнительного цилиндра покрыта огнеупорным составом высокой стойкости. Не упомянуты еще многие обстоятельства. Однако принципиальная часть изобретения изложена.

Вся картина работы по «упрочению металлов» мне стала ясна только после двухдневного осмотра пресса и присутствия во время одной заливки пресса жидким металлом.

Но что же делается дальше? Ведь горячая обработка готовой болванки «отпустит» металл: он потеряет свои качества «прессованного», сверхпрочного, устойчивого к трению, к износу?

Это верно. Прессованный, «сжатый» металл допускает только холодную обработку. Для того же, чтобы получить изделия нужной формы, необходимо, чтобы пресс в своей исполнительной части имел форму заданного изделия, был бы, так сказать, изложницей. Но чтобы так устроить, следует иметь не один пресс, а целую серию их, и притом производство должно быть посвящено одному какому-либо стандартизированному изделию – например, определенному двигателю, станку и т. д.

Это изобретение Гюли и Первоиванова еще не доведено до конца: прессованный металл имеет хрупкость, показатель которой выше хрупкости обычно приготовленного металла. Однако Первоиванов предполагает в ближайшее время этот недостаток пресечь путем ввода в тело жидкого металла особого вяжущего состава. Мне кажется, что это Первоиванову удастся, потому что ему и его друзьям само время помогает, да и стихии мира, видимо, не прочь отдаться в его бережные, разумные и догадливые руки.

Таковы советские умственные дела, сбывающиеся за чертой нашего внимания безвестными великими и рядовыми людьми «массы».

* * *

Вскоре я отправился домой. Мне пришлось долго ехать по осенней степи, среди которой природа исполняла свою скуку.

Было в точности ясно, что в мире необходимо иметь множество «Первых Иванов», дабы уничтожить скуку природы счастливым смыслом их совокупного, образующего творчества.

Факт

(Очерк про двух отсталых рабочих)*

Известные всему колесному цеху своей дружбой слабосильный Пугачев и могучий Абморов сегодня не дали друг другу ни одного толчка; устно и нравственно они также воздержались нынче делать взаимное повреждение.

Снаружи цеха совершалась громадная летняя жара; солнце обращалось с атмосферой, как с котлом, – оно вскипятило воздух до мутного состояния и дыханию человека не хватало прохладного вещества. Однако Пугачеву и Абморову солнце было ничто, потому что они работали у нефтяного горна, в котором разогревали паровозные бандажи, – и нефтяное бушующее пламя приучило их к такому климату, что любой солнечный зной они чувствовали как заморозок.

– Пугачев, ты б пошел остыл! – предложил под конец дня Абморов. – Выйди на солнышко, пусть с тебя нефтяной загар сойдет!..

Пугачев включил электрическую лебедку и приподнял из горна бандаж – не поспел ли он? Но бандаж был еще не прогрет, и, опустив его в пламя, Пугачев вытер обтирочными концами уже отвыкшее потеть лицо, а затем соразмерно пошелушил для красоты свою южную бородку и с глубоким сознанием поглядел на Абморова.

– Значит, ты все-таки сожалеешь меня, товарищ Абморов?

– А как же – нет? Я хочу, чтоб твоя кожа до социализма осталась!

– Ага, тебе лишь бы моя кожичка не сгорела, а сам я чтоб окончился!

– Что ты, пупсик! Ты, пралич, и без кожи четыре пятилетки проживешь!

Пугачев стал собираться отвечать, но гудок объявил смену, и Пугачев, умывшись, хладнокровно пошел на квартиру. Абморов долго шел сзади его, не желая приближаться.

Заметив что-то на небе, Пугачев поднял свое лицо и понаблюдал; на самом деле он глядел на церковную колокольню, с которой колокол был изъят вниз.

– Абморов! – удивился Пугачев. – А где же ваши колокола?

– Поснимали, праличи, – сказал Абморов.

Пугачев остановился от своей серьезной мысли. Абморов дошел до него и стал ожидать изо рта товарища неизвестного слова.

– Ну приходи ко мне, – произнес Пугачев, – теперь я тебя буду причащать.

– Эк! – размахнулся Абморов. – Убью, пралич! Пугачев неподвижно обождал, пока Абморов успокоится, и дополнительно сообщил:

– Я умею. Я буду тебе ложечкой в рот класть! Так тихо положу, что ты никогда и не подавишься!

Вслед за тем Пугачеву пришлось в течение трех минут миновать всю дорогу до своей квартиры, обычно же он шел четверть часа, – потому что за ним сейчас все время спешил Абморов – со строительным кирпичом в руке.

– Ты что? – испугалась жена Пугачева, поскольку на муже от сердцебиения колебалась рубашка.

– Ничего, – сказал муж. – Выйди, позови товарища Абморова обедать – он стоит просится.

Жена Пугачева вышла. У калитки, действительно, стоял ни при чем Абморов.

– Зачем вы стоите – проситесь? – сказала жена Пугачева. – Мы бы вас и так пригласили. Идите кушать!

Абморов выпустил вниз кирпич и пошел обедать, готовый отчасти заплакать.

– Ешь, товарищ Абморов! – сообщил Пугачев. – Садись в красный уголок и бери ложку, а то ты исхудаешь и промфинплан сорвешь!

Абморов, не сознавая, съел все, что только хозяйка показывала на стол, а дальше начал стесняться; он не имел столько такта, чтобы благодарить хозяев, и не мог в то же время молча уйти, раз чувствовал доброту в груди.

– Приходите и вы есть мою еду! – выразился наконец Абморов и вышел от Пугачевых со стыдом благодарности.

* * *

На другой день Абморов принес Пугачеву в цех ответное домашнее угощение – четыре моченых