Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

* * *

Дома, обложившись детьми, Пугачев долго и старательно ласкал их, не в силах накормить ни яблоками, ни арбузами.

– Вон свою девчушку-то как Абморов раскормил, – сказала жена, – а наши восемь и по одному яблоку не едят!..

– А раньше-то они ели яблоки?

– Никогда не ели, – нагнувшись по хозяйству, говорила жена. – Разве я что говорю!

– В социализм прорвемся, тогда наедятся, – теперь уж дотерпят!

– Да уж скорее бы, что ли, рвались, ничего совсем не стало…

Пугачев попробовал за тело всех своих ребятишек и девчонок – не похудели ли они; оказалось, что похудели, да мало, и то потому, что просто растут и бегают. Тогда Пугачев велел принести ему стакан воды, а детям встать на ноги. И он произнес перед своим поколением речь о трудностях социалистического роста – трудностях, которые побеждаются ничем иным, как дальнейшим ростом, а не возвращением во чрево материнства.

– Каждый пащенок болеет чем попало, но разве означает это, что мы, социализм, будем болеть корью до старости лет?

– Нет, это правые так брешут, – сказал с места Семен Пугачев, двенадцати лет.

– Правильно, товарищ! – одобрил отец. – И не должны мы, раз яблок не хватает, прятаться назад в капитализм…

– Долой яблоки! – сказал тот же Сеня.

– Стоп! Яблоки тоже польза, и мы их, чертей, посеем миллионы веток… А сейчас мы должны рваться в социализм, путем ударничества, соревнования и чтоб кожа с нас сползала… Вот куда я вас, ребята, призываю, – вперед!

Семен Пугачев, допив отцову воду из стакана, выступил в прениях.

– А отец наш, товарищи братья и сестры, дерется на работе с худшим элементом Игнатом Абморовым, а работает потихоньку – это он себя жалеет, а советскую власть нет, чтоб мы, дети отца, никогда не прошли переходного периода и не ели яблок и ягод, раз они полезны! На ихнем заводе пятьдесят процентов ударников, нам в отряде говорили, а наш отец состоит в пятьдесят первом проценте. Позор отцам, которые не в авангарде нашего детства!..

– Позор!! – ответили братья и сестры Семена на все голоса.

– Ставлю на голосование! Кто за то, чтоб отцу быть ударником транспорта – узкого места, – пусть поднимут руку над головой!

Все детство подняло свои растущие руки, а сам Пугачев начал их считать, проверяя – единогласно ли?

– Да будет ли что? – усомнилась пассивная мать. – Вон вам фабрика грубого сукна стоит. Там сделали дом-коммуну и столовую общую дали, а бабы холодными примусами дерутся! Вот тебе и новая жизнь!

– Ты, мать, еще девушкой была дурой, когда за меня вышла, – сказал Пугачев. – Конечно, бабы будут драться потухшими примусами – куда ж их девать? А как поломают, то перестанут!

Через полчаса Пугачев получил от Семена писаное постановление общего собрания, в котором он, отец, обвинялся в оппортунизме на практике и в связи с мелкобуржуазными рабочими-хвостистами.

– Придется истомиться в труде! – решил вслух Пугачев. – Все дети за Сталина, один Абморов против, – так за кого же я фигачу на свете?! – и долго томился, будучи погруженным в чувства и мысли.

* * *

Ночью Пугачев молча сидел над своими спящими детьми, зарожденными некогда с энтузиазмом, а теперь они потребовали от него повторить свой энтузиазм для транспорта, узкого места. Накрыв оголяющихся детей и успокоив бормочущих во сне, Пугачев лег спать, с печалью о будущей жизни, а наутро пошел в штаб ударных бригад своего завода.

– Пугачев! – сказали там. – Неужели и ты не вытерпел? А мы думали, что ты крестный отец абморовской девчушки!

– Пишите и меня, – ответил Пугачев. – Хочу теперь жить как младший младенец!

– Отчего? – спросил один ударник.

– Да у меня и дома социализм завелся – куда ж мне деваться!

Встав к бандажному горну, Пугачев настолько начал спешить с производительностью труда, что Абморов, поспевая за ним, не мог даже разозлиться, ввиду потери сил на резкий, срочный труд.

После гудка состоялось общее собрание, на которых Абморов всегда был знаменит. Он выступал последним, перед заключительными словами и концертом. Говорил Абморов обычно не по существу и обязательно против – на ржущее удовольствие всем чернорабочим, жителям ближних сельских мест. Сегодня стояло два вопроса: заводская пятилетка и социалистический труд. Выслушав то и другое, вытерпев одобрительные речи кадровых мастеровых, дождавшись кричащих предложений пролетарских ополченцев из села: «Абморов, выходи!», «Вызывай нашего!», «Абморов, угоди собранию!», – Абморов наконец поднялся, приглашенный на трибуну.

– Ну, коровий наместник пошел! – говорили кадровые и коммунисты.

– Сейчас заговорит от лица двора и надела!

– Кулацкий радиоузел начнет транслировать хутора и однобычьи хозяйства!

– Болотистый тип!..

Но Абморов обманул все ожидания. Начав с полного одобрения заводской пятилетки, потому что в ней пять лет, а не десять, подтвердив также пользу ударного труда, поскольку он предполагает обильное питание жирами ударного рабочего тела (здесь чернорабочие пролетарские новобранцы мужественно захохотали от своего удовольствия), – Абморов произнес приветствие всему Союзу, всему пролетариату и партии его, а затем выразил свое некоторое расхождение с социализмом в области движения детских садов – только всего.

– Наших деток водят кучей по дорожкам, а траву мять не велят!.. Идут спереди и сзади две идейные девки и все время лозунги порядка в детство бросают, а дети шагают как дисциплинированный батальон и ноги их худеют от травы!.. То же самое и в помещении: приведут туда детскую роту, а там висит старик Карл Маркс с бородой – и детей пугает. Яблочки принесут, а они прошлогодние – из них кооперация-стерва весь сок спустила, и дадут детям по ломтику, а ягодок по парочке… Ну где же тут детская радость? А моя вон девчушка, хоть и неорганизованная, а ходит под деревьями и по травке, и солнышко горит над ее головкой!.. А она, как увидит яблочко иль ягодку – так сорвет и скушает; заметит цветок иль арбузик – и его давай сюда!..

Говоря, Абморов пришел в чувствительное духовное состояние и с трогательностью закончил свою речь:

– Пускай пролетарские детки ходят где попало по травке и рвут любой цветущий плод! А детские садики – это банки для муравьев… Например, те же, праличи, муравьи – они же самая сволочь, хоть и животные. Неужели нам нужны организованные пупсики из детских садов? – Нет, лучше мы будем делать калоши – четырнадцатый номер!..

– Долой гада-дурака! – закричали мастеровые.

– Пускай добрешет! – сказал кто-то один.

– У него, товарищи, садик о пятидесяти корнях и девчушка в полтора центнера! – объяснил с места Пугачев. – А наши ребятишки и пол-яблоку и двум ягодкам рады…

Согласно речи, Пугачев в тот же вечер привел в сад Абморова всю свою молодую гвардию. Гвардия