Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

начала ходить посредине травы и уничтожать плоды с веток, а также рвать арбузы из-под ног. Абморовская баба заплакала и побежала за кочергой; сам же Абморов схватил топор и побежал за Семеном Пугачевым, жрущим его фрукты.

– Вернись, – сказал Абморову Пугачев-отец. – Увидят – из союза исключат.

И Абморов вернулся.

– Так что же мне делать? – спросил он, изнывая от порчи имущества.

– Пойди на самораскулачиванье! – посоветовал Пугачев.

– А что?

– А то в убытке будешь!

– Брешешь, пралич! В убытке я не буду нипочем! Сокрушусь весь, а не буду.

– Ну, живи для странности! – произнес Пугачев и увел остатки семейства домой.

* * *

Через месяц все дети рабочих, евшие по пол-яблоку и по ягодке в день, уехали по приглашению в совхозы, колхозы и прочие обильные природные гущи, где им дозволено было не только мять траву, но и кушать яблоки с дерева, сколько поместится в живот. Дети вернулись осенью с прибавочным весом по пуду на каждое тело и со счастьем природы в душе.

На будущий же год завод имени Дзержинского решил организовать сад в четыреста гектаров, дабы детям было где расти, а взрослым имелось место для свободного дыхания. Пугачев сосчитал, что на рабочую и детскую душу придется в том саду по сорок корней деревьев, а у Абморова пятьдесят корней на троих.

– Пралич с вами! – выслушав то, сказал Абморов. – Я же вам заочный курс показал, как надо детей в теле держать!

К тому времени, как весь завод перешел на ударничество, на громящий, сжатый труд, Абморов сильно утих характером и стал отставать от Пугачева.

– Чего же ты, богомолец? – подгонял его Пугачев. – Твой бог и то в шесть дней землю сотворил, не считая неба и жидкости, а ты сорока бандажей в день согреть не можешь! Ты бы хоть по богу равнялся!

– К чему спешить, я и садом прокормлюсь, – отвечал тихий Абморов. – Буду яблочки есть со старухой – с арбузной подмочкой. Мне что!

Однако для пользы промфинплана Абморова вскоре отстранили с бандажного горна и приурочили к сторожевой будке – караулить завод от хищников, потому что Абморов был единственный упорный неудачник на заводе и его содержали теперь лишь для странности и для показа школьным экскурсиям:

– Вон, товарищи, неударник в будке сидит!

– А отчего ж он живой? – спрашивали детские экскурсии. – Отчего его буржуи не убили? Ведь у него нет пятилетки в руке: буржуи без заводов нас не боятся!

– Оттого, что пролетариат без него обошелся, а его сберег вам для показа. Пролетариат ведь всегда без чего-нибудь обойдется.

– У-у, значит, он живет только нарочно! – разочаровались дети и проходили мимо Абморова без интереса и волненья.

* * *

Дожив до одного зимнего дня, Абморов пошел на свое сторожевое дежурство, а возвратившись – разложил на домашней скамейке девчушку и стал пороть ее ремнем по толстому туловищу. Совершив это, Абморов отправился в сад и срубил все деревья, а потом лег в снег и скончался без болезни.

Товарищ пролетариата*

«Сейчас ночь в СССР и в Европе. Капитализм спит и не знает, что он уже побежден насмерть, Всемирный рвач, летун по нашей планете, прогульщик своего срока, прорывщик всеобщего блага, капитализм уже не видит снов будущего счастья, потому что будущее до самого горизонта времен занято пролетариатом. А я – товарищ и подручный пролетариата».

Инженер Всуев сделал это сообщение в три часа зимней ночи, в эпоху реконструкции, обращаясь к самому себе.

Всуев жил в Советском Союзе два года; истинная фамилия его была Всюэ, происхождения он не помнил и в анкете – на вопрос о классовом роде – отвечал: безвестный, а об имущественном состоянии сообщал, что он средний бедняк. Все это было верно, потому что родителей он никогда не чувствовал и долгий срок работал в Австралии караульщиком цветочных пчелиных пастбищ от саранчи. Всуев и теперь еще, ночуя в СССР, видел иногда в сновидениях безлюдье среднеавстралийской пустыни, томительный оазис пчеловодства и тоску жизни, продолжающейся без надежды. Он просыпался в страдании и вскоре ругался в одиночестве, не в силах терпеть такое положение.

В СССР тов. Всуев приехал по нужде. В Австралии он встретил однажды советского человека, пасшего кроликов. Тот человек ему рассказал про СССР все, что знал, и сам заплакал от воспоминаний.

– Там что такое? – спросил его Всуев. – Отчего ты плачешь по родине, а сам уехал из нее…

– Да я там бандитом был, – сказал плачущий, – а здесь целиком осознался. Сижу теперь и горюю.

– А там полезное что-нибудь? – интересовался Всуев. – Там есть работа инженеру-оптику?

– Там любой дурак счастлив теперь. Там ударный инженер самую прелестную комсомолку может свободно полюбить…

– А она? – спросил Всуев.

– А она – как захочет, – объяснил бандит. – Там теперь всемирное счастье скапливается в один бугор, а я здесь единоличных кроликов стерегу, низкую сволочь такую!..

Вслед тому бандит привлек одного толстого кролика, питавшегося вблизи, и вручную задушил его как представителя местной буржуазии.

– Спи теперь вечно, гнусная личность, – сказал кролику бандит.

Он поглядел затем на окрестную Австралию, и слезы сразу высохли на его глазах от жары. Вдалеке по пустынному миру ехал какой-то мелкий буржуй в таратайке. Беглый человек схватил с земли сухую ветвь и яростно побежал за тем буржуем, а на родине своей он убивал пролетарских активистов и желал кулачеству блага.

Всуев взял расчет у пчеловода и поехал в Мельбурн. В Мельбурне он узнал, сколько стоит проезд на товаро-пассажирском пароходе до Дальнего Востока. Денег у него хватало только на билет, а на дорожную пищу уже ничего не оставалось. Тогда он решил ехать в СССР натощак и поесть впоследствии во Владивостоке. Однако старый мир наполнен пролетариатом, и Всуева кормил всю дорогу кочегар 2-го разряда из своей суточной порции.

Достигнув берега СССР, Всуев не обрадовался. Он желал здесь найти только работу и постоянную пищу, но вовсе не счастье. Темная вода обмывала берег, на котором строился социализм, ветер сгибал приморскую поросль, и было кругом бесприютно и скучно, как всюду на земном капиталистическом шаре.

Всуев пошел к советскому агенту иностранных дел и сказал там, что он по образованию инженер-оптик, а по состоянию – нищий человек, нельзя ли ему потрудиться в здешней стране, поскольку он будет стараться.

Советский агент прочитал бумаги инженера Всуева, посмотрел ему в лицо и безмолвно что-то подумал. Всуев был худ снаружи и стоял печально, уже изнемогший от тридцати двух лет непрерывной жизни. На всем свете никто о