Наш человек в горячей точке - Роберт Перишич

— Не знаю, мне кажется, нужно продать, вернуть хоть восьмую часть моих денег и купить билет на Тенерифе… — сказал он.

Мне казалось, что в этом нет смысла. Кроме того, если уедет Маркатович, я останусь тотально соло в куче говна. И я говорил ему, что лучше подождать, что положение изменится.

Я настолько увлекся, что даже сам поверил в то, что говорю, но Маркатович всё равно лишь меланхолично качал головой.

— Это совсем иначе выглядит, когда речь идет о твоих деньгах, — сказал он. — Когда речь идет о твоей собственной шкуре… Тогда ты не настолько уверен.

Не знаю, как дело дошло до того, что мне пришлось его убеждать. Думаю, он этого ждал от меня с самого начала, но почему же он так упорно занимает противоположную позицию?!

Теперь мне надо быть еще более убедительным. Вот как это получается. Кто-то дает тебе какую-то роль, и ты начинаешь её играть. Забываешь, как всё началось. Становишься сторонником какой-то идеи. Всё зависит от случая. То, что ты говоришь, абсолютно случайно.

В других обстоятельствах я говорил бы полностью противоположное, но сейчас я твердил: — Послушай, Ри-банк уже завтра снова пойдет вверх! Власти должны вмешаться! Это ясно как день! Нужно только взглянуть на это без страха.

По правде сказать, если бы я не ввязался в такую дискуссию с Маркатовичем, я никогда не стал бы утверждать, что с этими акциями всё будет о’кей. А так я становился всё более уверенным в этом. Меня несло, как, бывает, несет тебя песня.

— Хорошо, хорошо, ты меня утешил, — сказал Маркатович.

Я вдохнул ещё одну полоску кокса.

— Жизнь это песня… — сказал я Маркатовичу, энергично пошмыгав носом. И добавил: — Песня создает чувства! Слова управляют всем!

— Что?

— Нужно иметь храбрость, нужно иметь страсть! — сказал я.

Нос у меня онемел.

5. ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Проснулся я… изумленным… в положении сидя, на диване Маркатовича, перед телевизором, где передавали программу для детей. Две каких-то психологини и дети разговаривали о добре и зле.

— Это плохо… плохо, когда кто-то что-то строит в песочнице, а ты подойдешь и всё ему разрушишь, — сказал мальчик.

Такого я действительно не ожидал.

Но времени на удивление у меня не было. Во рту пересохло, ноги не слушались, голова болела — это было актуальнее.

На столике передо мной я увидел свалку алкогольно-никотинового мусора. Следы кокса мы, судя по всему, уничтожили. Я оперся локтями о колени, сжал голову ладонями и попытался быть мудрым после боя. Ох, ох, не нужно мне было всё это, винился я в своем утреннем диалоге с кем-то, кому следовало бы запомнить это и сделать выводы.

Я пытался добраться до поврежденных частей памяти и вспомнить… Снов я восстановить не смог.

Говорят, что сон нужно пересказать себе сразу, утром, облечь его в слова, иначе он испарится. Похоже, у меня был сон компьютерщика, припоминаю какой-то password… Но дальше — тупик.

Я поднял голову. Какая-то птичка скакала по ограждению балкона. Не пела.

Дети говорят о добре и зле, они в этом разбираются, в утренней программе… В вечерней, подумал я, всё выглядит сложнее. Вечерами люди никак не могут договориться, убивать ли дедушек и бабушек, на которых наткнёшься в освобожденном селе.

Я встал и принялся осматривать полки Маркатовича, открывать выдвижные ящики, заглядывать в красивые маленькие шкатулки, наполненные разной разностью, пока, наконец, не нашел популярную таблетку и не принял её.

Посмотрел на мобильный — 11:21.

И смс от Сани: Ясно, что вы в загуле. Будьте осторожны. Позвони, когда проснешься. Целую.

Я позвонил ей сказать, что всё о’кей, за исключением того, что у меня болит голова… И так далее.

— Выпей какую-нибудь таблетку, свари кофе… У тебя сегодня работы много?

— Работы нет. Короче… Меня уволили.

— Не валяй дурака!

— Я вылетел, — сказал я.

— Тебя реально уволили?

— Ага. Реальнее быть не может.

— Когда?

— Вчера, после передачи.

— Но почему ты мне не сказал? — спросила она, как будто я нарушил какое-то правило.

— Не знаю. Ну, ты была на сцене, а потом… какая разница, сказать такое сегодня или вчера вечером.

— И что ты теперь будешь делать?

— Не знаю… Посмотрю. Не знаю… Сорри.

— Ой, да не нужно передо мной извиняться… Тебе сейчас тяжело.

— Да, это факт… Сорри, просто как-то вылетело.

Опять я произнес это сорри, безо всякой надобности. Нет, у меня было чувство, что я её предал.

Вероятно, где-то в ауре нашей связи существовали какие-то ожидания, она чего-то ждала от меня. Думаю, считалось само собой разумеющимся, что я буду продвигаться вверх, а не сползать вниз. Любовь наполнена обещаниями, и, должно быть, я их дал. Думаю, не было предусмотрено, что она станет звездой, а я антизвездой.

— Сорри, — повторил я опять без надобности.

— Ой-ой-ой… Ой-ой-ой, — повторяла она. — Как жалко… Я не знаю… Знаешь, сейчас я уже пришла в театр… — сказала она. Потом, как будто что-то посчитала, и добавила: — Иди домой. Не надо больше пить…

— Не беспокойся… Не знаю. Что мне делать дома? Посмотрю.

— Не пей больше, о’кей?

— О’кей. Успокойся. Всё под контролем.

И что только я плету, подумал я, закончив разговор, какой тут контроль?

Я сварил кофе по-турецки и вышел на балкон, сел в плетеное кресло.

Прекрасный день, открывается вид на зелень и в глубине её центр города. Маркатович действительно хорошее место выбрал. Свежий воздух. Внизу ползет маленький синий трамвайчик. Люди куда-то едут.

Я понятия не имел, что теперь делать… Куда идти?

День распростерся передо мной как огромная загадка.

Пить дальше? Пойти домой?