Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

— Учил географию. Знаю, слыхал.

— География — это что! Это надо самому видеть, на себе испытать, чтобы говорить потом: «знаю».

Они остановились: луг кончился — надо было отыскать тропинку через старицу, по которой Кудинов пробирался сюда. Игорь Николаевич ходил тут не один раз, поэтому стежку в ракитовых кустах нашел быстро. Тропа была узкая, Игорь пропустил вперед Эльвиру, а сам, придерживая ветви, пошел следом.

— Я с детства привыкла к лесу, — продолжала она. — Можно сказать, выросла в лесу. А в Кирше этой, господи, кругом — горы! В окно выглянешь утром — гора! На машине едешь — гора! А пыль! А жарища! И днем и ночью нечем дышать. Как видите, я не смуглянка. А там загорела так, что за цыганку принимали. Нос сначала шелушился от загара, потом стал похож на варенную в мундире картошку, и я его пластырем заклеивала… — Эльвира остановилась и, сморщив свой аккуратный носик, надавила на него пальцем, чтобы показать, как она заклеивала его пластырем. — Я с пластырем и на работу ходила. Сослуживцы в шутку прозвали меня «утиным носом». А худа была — не поверите? За год, пока жила там, на целый пуд похудела. Пью, пью воду — только пот с меня градом. Каждый день пишу домой: папа, вызволяй!

— И что же папа? — спросил Кудинов.

Она снова пошла, будто не слыхала вопроса. Но тут же обернулась, глянула на него, и Кудинов увидел ее профиль, и в профиль лицо ее показалось ему красивым: высокий лоб, округлый подбородок, четкий рисунок губ.

— Ах, папа! — подхватила она. — Папа у меня серьезный человек. Начал войну сержантом, а закончил ее — майором. Сейчас — директор МТС в Заокском. Пишет: «Ничего, дочка, привыкай. Три года проработаешь, как положено, вернешься». Ну, зиму я ничего — отработала. Зимой там терпимо. Пришла весна — и начались мои несчастья: я заболела. Свалил меня жар. Не поверите — сорок! Пришла женщина, участковый врач, осмотрела меня, послушала и, ничего не сказав, убежала. Гляжу, через четверть часа подкатывает какая-то странная машина. Сестра и еще две женщины-санитарки с носилками. «Больная, — говорит сестра, — нам приказано доставить вас в изолятор. У вас — тиф»… Я снимала комнату у старушки узбечки. А она растила троих внуков, оставшихся от сына, погибшего в войну. Старуха всполошилась, запричитала по-своему и побежала куда-то. Я пластом лежу. Но все же собрала всю волю, приподняла голову с подушки и говорю: «В тифозный барак не поеду. Хотите — берите силой». Если б санитарами были бы мужики, они, может, и надели бы на меня рубаху такую, с зашитыми рукавами. Но санитарами были бабы. Сестра им командует: берите, мол. А я как тигр от них отбиваюсь. А может, и жалко им стало меня. Только вижу: повернулись они и уехали.

Забылась я. Проснулась, в мазанке тихо. Чую, отпускает меня. Температура начала спадать. И такая усталость навалилась, словно я сутки целые камни ворочала… — Эльвира помолчала, вспоминая, а может, и не договорила. — Гляжу, входит еще один врач. Оказывается, хозяйка тайно от меня побежала еще за одним врачом. Ну, я приподнялась — простыня подо мной вся мокрая, хоть выжимай. Он послушал меня… Только глянул в глаза, — сказал со вздохом облегчения: «Малярия»… Все ж упекли меня в больницу. Стали хиной пичкать. Я глотаю хинин, пожелтела вся, а болячка-то меня не отпускает. Как вечер — так трясет, и ни в какую. Ни аппетита у меня, ни силы, какая была. Сама себе стала противна. Приходят сослуживцы мои, из райфо, фрукты приносят, сладости разные. А у меня в тумбочке — старых еще полно. Аппетита нет. Лежу на койке, смотрю в потолок, думаю: «Этак не выживу я три года-то!» Высохла вся. Ноги — ну, как палки стали… Да так — целый месяц. Вылечили, стали из больницы выписывать и диагноз мне в справке указали. А в конце, как принято, рекомендации к продолжению лечения. Гляжу я на эту бумагу и глазам своим не верю. А там черным по белому написано: «Необходима перемена климата»… И вот я снова в Заокском. Полгода лишь у мамки родной прожила, а юбка старая на мне уже не сходится.

Эльвира замолкла. Видимо, она считала, что для первого раза — достаточно. А может, виной тому была дорога: в низине, на дне высохшей старицы, ракитовые ветви смыкались шатром, и идти здесь пришлось согнувшись. Стежка была узкая; илистая почва не просыхала даже летом, в знойные дни, и теперь то и дело приходилось обходить лужи.

Игорь шагал, стараясь не наступать на след, который оставляли на рыхлом песке ее маленькие, аккуратные боты. «А она в общем-то ничего! — думал он. — Вот уж никак не скажешь, что ноги у нее как «палки». Ноги как ноги — красивые, сильные».

Старица соединялась с рекой возле дома бакенщика. Береговой откос был тут высокий, песок сыпался, оседал под ногами. Эльвира поскользнулась, чуть не упала.

— Ой! — вскрикнула она, скользя вниз.

Игорь поддержал ее, ухватив сзади за талию. Вышло как-то неловко, словно он хотел ее обнять. Эльвира, скользившая вниз, остановилась, повернулась к нему. Она, видимо, уловила на его лице то выражение, с каким он еще миг назад наблюдал за ней. Эльвира вспыхнула, лицо ее зарделось, но она ничего не сказала. Отстранив его руки, она еще упрямее стала взбираться на косогор.

Поборов растерянность, Игорь шустро вскочил на бровку, протянул ей руку.

— Держитесь крепче! — крикнул он.

Эльвира, не раздумывая, ухватилась за протянутую руку. Ладонь у нее была крепкая, и ухватилась она за его руку доверчиво — так подают руку лишь давно знакомому человеку.

10

Игорь был тогда молод и, как все молодые люди, очень дорожил своей свободой.

«Все-таки всякая женщина, — рассуждал он, — связывает мужчину, особенно нашего брата художника».

До появления Эльвиры Кудинов был свободен, как птица. В обед он являлся в столовую в том же самом одеянии, в котором был на этюдах: в спортивной куртке, в кирзовых сапогах. Если шахтер и его жена уже сидели за столом, он бросал им: «Приятного аппетита!» — садился, обедал и уходил в свой коттедж, который он называл про себя  к е л ь е й. После обеда он читал или «Всеобщую историю искусств», которую всегда возил с собой, или воспоминания Репина, бывшие тогда в моде.

Ужинал он всегда в одиночестве, так как приходил в столовую уже после того, как все поужинают.

На этот раз, торопясь к обеду, Игорь почему-то нашел, что рубашка у него грязная, мятая. Он достал из чемодана