Воровская сага в 4 частях: Бродяга. От звонка до звонка. Время – вор. Европейская гастроль - Заур Магомедович Зугумов

легких, но все же, когда она меня вызвала, я был во всеоружии. Войдя в кабинет, я остановился у порога, прислушиваясь к удаляющимся шагам надзирателя, затем поздоровался, но, прежде чем сесть, спросил ее тоном обиженного супруга: «Я надеюсь, на этот раз вы принесли утюг?» — «Какой утюг, Зугумов?» — последовал недоуменный ответ этой молодой богини Фемиды. «Как? Вы забыли уже, что сегодня вечером мы идем на презентацию книги моего друга Дюма, а брюки у меня на костюме все в складках?» — отпарировал я, при этом высунув язык и облизнув губы, и стал раскачивать головой во все стороны, что-то бормоча про себя. Честно говоря, я еле сдерживался. В какой-то момент мне уже хотелось извиниться перед ней и уйти — мне вдруг стало неудобно ломать эту комедию, но я тут же вспомнил, как нас ловят, как сажают, как издеваются над нами, и тогда она предстала предо мной в другом свете. Я уже видел перед собой не привлекательную девушку с наивным по-детски лицом, а только легавую, готовую в любой момент меня укусить. Испугавшись, она потихоньку протянула руку к звонку, чтобы вызвать дежурного, и, нажав на него, так и оставила палец на кнопке. При этом она не отрывала от меня взгляда своих красивых глаз. Я же продолжал непринужденно говорить о предстоящем празднике, но в какой-то момент уловил гул от топота кованых сапог. Это были «веселые ребята», ошибиться было невозможно, и я ясно представил, что сейчас будет. Ведь не мог же я сказать ей, уберите палец с кнопки, иначе подумают, что вас здесь насилуют. Буквально в ту же минуту, чуть ли не сорвав с петель дверь, в кабинет влетела охрана, не меньше дюжины человек. Как загнанные псы, они столпились у двери, пытаясь восстановить дыхание. Видно, следователь сама не ожидала, что помощь прибудет так быстро, и по-прежнему продолжала держать палец на кнопке вызова. Я же смотрел на всех них абсолютно равнодушным и отчужденным взглядом, будто и не было никого вокруг, и продолжал тихонько покачивать головой из стороны в сторону, что-то тихо напевая себе под нос. Не знаю, чем бы вся эта комедия закончилась, если бы не появилась надзиратель, в годах уже, маленькая и шустрая женщина. Она решительно убрала палец следователя с кнопки вызова, при этом стала заботливо наставлять ее, что, мол, это тюрьма, милочка, здесь всякое бывает, нужно быть ко всему готовой. Затем она выпроводила «веселых ребят», объяснив им, что вызов ложный в связи с неопытностью следователя, а потом вызвала разводного, чтобы он увел меня в камеру. На прощание, уже в дверях, обернувшись, я сказал «милочке»: «Я так надеялся на вас, мадам, теперь мне придется идти на вечер к лучшему другу в мятом смокинге». И, повернувшись к ней спиной, что-то тихо напевая, последовал за разводящим. Больше я ее никогда не встречал, но, видно, прежде чем отказаться от моего дела, она все же направила меня на обследование, которое и было проведено через несколько дней. Я не стану описывать процедуру происходившего, но могу сказать, что порой мне казалось, что врачи — это сами пациенты психиатрической больницы. Мало того, я выбрал себе роль врача, а это уже смахивало на некоторого рода отклонения, и, придя к такому выводу, я был безмерно рад. Теперь я уже находился в наблюдательной камере и ждал этапа на дурку, как здесь называли Институт имени Сербского. А в камере со мной находились почти все такие же, как я, и все их действия, которые здесь происходили, не поддаются описанию. Представьте себе человек двадцать, из них почти все абсолютно нормальные люди, но представляющиеся друг другу полными придурками. Мало того, зная заведомо, что каждый из них играет свою роль, признание в том, что ты не псих, было признаком дурного тона и считалось недостойным. Думаю, этого достаточно, чтобы читатель смог нарисовать себе картину происходящего в этой камере. Но, заглядывая в глаза некоторых из таких «придурков», я порой видел в них безысходность, которая толкнула их рискнуть, чтобы противостоять как-то злому року.

Через неделю я уже был в институте, но это отдельная глава в моей жизни, о которой стоит рассказать более подробно.

Все окна были там забраны железными решетками, так что, глядя на это здание, невольно вспоминалась тюрьма и все, что с ней связано.

Вступивший в это заведение не по своей воле навсегда терял надежду покинуть эту больницу. Лишь сильные мира сего или рука провидения могли сотворить чудо, и больной мог оказаться на свободе. Для этих действительно больных людей доступен был только вход, но не выход. И только в одной большой палате-камере, которую можно было назвать адом, претерпевали ужасные мучения несчастные, неистовствующие в припадках безумия. Смирительные рубашки, железные, прикованные к полу стулья и холодный душ для них, казалось, должны были быть убийственны. Но организм умалишенных в большинстве случаев так закален и способен к сопротивлению, что они после этого ужасного лечения не погибали, слава богу, но усмирялись.

Глава 4. Из дурдома в Бутырки

Как известно, правосудие, как таковое, в тот далекий уже период было подобно дирижерской палочке в руках власть имущих. Неугодных тоталитарному режиму людей либо отправляли на далекий Север, либо прятали в дурдома. Самым главным дурдомом страны, равно как и главным центром психологических экспертиз, как я писал чуть раньше, и был Институт имени Сербского. Единственное, чем могло похвастаться это учреждение, если позволительно будет так выразиться, так это подготовкой и уровнем профессионализма своих сотрудников. Это были действительно психиатры высокого уровня, но, к сожалению, почти все они были садистами. Его филиалы были по всей стране, но главными, насколько я знаю, были два: Белые Столбы и Казань, — можно сказать, что это была «вечная койка», то есть оттуда уже никто никогда не возвращался. Основной контингент таких заведений составляли инакомыслящие, то есть люди, не согласные с действующим в стране режимом. Как не трудно догадаться, это были люди образованные, умные, интеллигентные — в общем, научный и культурный цвет страны. Для них в Институте Сербского был построен отдельный корпус — № 4, уголовников здесь не было и в помине. Сам я там не лежал, но встречал многих, кто прошел через этот земной