Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

«бюрократов» и «социалистов»? Кто станет теперь во главе его, кто заменит это лицо, сильное положение которого не в силах были сломить самые высокопоставленные противники его воззрений?

Вопросы эти стояли теперь у каждого на устах и в мысли. В канцеляриях били тревогу; светские гостиные ликовали…

– Это разве очень важно, по-вашему, его предсмертная записка? – спрашивала в гостиной, усаживаясь в глубокое кресло, Ольга Елпидифоровна Ранцова. – Expliquez moi cela, cher19.

Наташанцев не успел ответить.

– Граф Шепелев, генерал-граф Анисьев! – доложил слуга.

Она чуть-чуть повела бровью и вопросительно поглядела на своего собеседника.

– Конечно, примите! – изобразил он движением головы, и как бы благодарно улыбаясь ей, за этот немой вопрос.

– Проси!

Оба они были люди лет сорока, оба красивы, оба занимали видные положения: Анисьев по служебной должности (он недавно был назначен на нее из губернаторов), – Шепелев, или, как прозывали его друзья, «Chou-Paul»20, no выборам.

– Eh bien, c’est fin21! – молвил входя первый из них, предупредительно раскланиваясь с Наташанцевым и подавая с особенною любезностью руку хозяйке.

– Вы были на панихиде? – спросила она.

– Само собой, по обязанности… Но если это может вас утешить, – промолвил Анисьев со своею особенною улыбкой, – я могу вам сообщить, что и граф Иглов-Савлов был там и громко всем выражал свою горесть о понесенной отечеством утрате.

– Не может быть! – вскрикнула Ранцова. – После его знаменитого письма к покойному, которым он так хвалился нам и напечатал в Париже!..

– Et dont on a été fort mécontent22, – протянул многозначительно Наташанцев.

– 23-Malheureusement! – быстро проговорила она, – но это не мешает, что он высказал в нем des choses très dures, но совершенно справедливо насчет самовластных действий Ростовцова, который со своими Линютиными et compagnie должен был только сделать свод из того, что постановили комитеты в провинциях, a никак не выдумывать своего положения… N’est-ce pas, comte-23? – обратилась она к Шепелеву, который не то угрюмо, не то устало опускался в кресло насупротив ее и молча глядел на нее бархатно-нежными и как бы упрекающими глазами (он ревновал ее к Наташанцеву).

Он утвердительно повел головой на ее вопрос.

– Да, но вы слышали, что сказал сейчас граф Леонид Александрович, – продолжал Анисьев, – эти «choses dures» очень не понравились…

– Так вы думаете, что он это pour renter en grâce24?..

– Предоставляю вам заключить…

– 25-Mon Dieu, mon Dieu! Человек такой богатый, si aristocrate, en paroles-25… Для чего это ему?.. – И Ольга Елпидифоровна подняла глаза к небу.

Анисьев, прикусив ус, иронически поглядел на нее:

– La grande propriété26 – ваша надежда, a?..

Шепелев поморщился. Наташанцев опустил глаза и тихо вздохнул.

– Вы решительно сделались красным в вашей губернии! – сказала досадливо хозяйка Анисьеву.

– Повозились бы вы там с белыми, – весело возразил он, – пунцовым можно сделаться!..

Она обратилась опять к Шепелеву:

– И вы не знаете, кто же на место покойного?

– Граф Сергей Северов, on dit27.

– Он не пойдет… да ему и не предложат, – молвил негромко граф Наташанцев.

– Это почему?

– Trop entier de caractère28…

– Барон фон-Гагерн, помещик Перстнев! – раздался в дверях голос слуги.

– Перстнев, 29-c’est précisément mon homme, – сказал Шепелев хозяйке: – депутат, про которого я вам говорил. Très intelligent-29, – промолвил он.

– Ах, да, я очень рада… Проси!

Барон фон-Гагерн, остзеец, когда-то товарищ графа Наташанцева по конной гвардии, высокий, сухой старик с лоснившеюся до затылка кирпичного цвета лысиной и с седыми усами, подчесанными кверху, держал себя чрезвычайно прямо, чинно и щеголевато, как и приличествовало прибалтийскому феодалу и бывшему кавалеристу. Он в прошлом году выдал одну из дочерей своих, фрейлину, за сына Наташанцева и почитал нужным, снисходя к слабости старого «камрада и ныне родственника», не оставлять своим вниманием и «прекрасную даму его сердца».

Перстнев, степняк и крепыш, с ворохом взъерошенных полуседых волос на голове, высунутою вперед челюстью и острыми, умными глазами, над которыми непродорным кустарником висели густые темные брови, глядел на первый раз циником и нелюдимым. Но это первое впечатление, как только он отворял рот, оказывалось совершенно ошибочным: он был ужасный болтун.

– Очень рада с вами познакомиться, – говорила Ранцова, протягивая ему руку, между тем как другую галантно подносил к устам своим барон фон-Гагерн, – граф Шепелев вот говорит о вас, как о…

– Как о товарище в будущих боях против наших Сен-Жюстов и Бабефов30, – не дал ей договорить он, – так оно точно. Да много ли поораторствовать-то нам дадут? Ведь у них там, говорят, на Васильевском Острову[39]31 не совещания-с, a экзамены происходят: сидят это учителя и наставники – господа все из здешних министерий – и предлагают темы для упражнения в прекрасном слоге, a практики-помещики, избранные русским дворянством, обращенные в школьников, строчат на эти темы, спины не разгибая, чтобы к сроку не опоздать, a то и вовсе с экзамена, из Петербурга то есть, прогонят.

Кругом засмеялись.

– Позвольте познакомить вас с… – и хозяйка переименовала ему своих гостей.

Он неловко раскланивался и пожимал протянувшиеся к нему руки…

– Я сосед вашему сиятельству по Чембарскому уезду, – начал он опять, обращаясь к Наташанцову, – мужики-то у вас там от чая до пшеничного хлеба эвот как отъелись, тузы тузами, и не подходи!..

– Да, им жить, кажется, недурно, – усмехнулся в ответ граф.

Барон Гагерн степенно усмехнулся тоже:

– Ну, я полагаю, таких мужиков, которые каждый день чай попивают и булки едят, немного в России?

Перстнев живо обернулся на него:

– А в Курляндии много их, господин барон?

Тот нахмурился.

– У нас земледелец давно свободный есть; помещик не отвечает за него.

– А земли у него своей нет, у земледельца у вашего? – промолвил ему в тон степняк.

– Он может нанимать у помещик и даже покупать…

– А отдавать ему вашу землю даром вас никто не принуждает?

– Я полагаю, – строго протянул Гагерн, медленно проводя рукой по усам и исподлобья глядя на своего собеседника, – что никто не думает отымать у нас наши привилэгии.

– О, на этот счет будьте покойны! – желчно отрезал Перстнев. – Никто вас никогда не тронет, ни ваших «привилегий», ни вашей земли! С нами все это можно, а с вами нельзя… Вы настоящее сословие, вы – рыцарство, а мы… нам, представителям дворянства, господа эти от министерий чуть уж не прямо теперь в глаза плюют…

– Ну как это возможно! – возгласил барон.

– Очень просто-с. А вы об этом не слыхали? – уже шипел степной депутат. – Когда товарищей наших первого призыва пригласили в комиссию в первое заседание[40], прочли им вопросные пункты и строжайшую инструкцию, чтобы