Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев

Но хозяйская похвала встала Терентию поперёк горла. Недолго он нажимал, обогнал Еньку саженей на десять, поравнялся с Николаем Серёгичевым и весело, шуткой, крикнул тому:

— Бог на помощь, Николай Фёдорович!

— Ни от чорта, ни от бога нам не нужна подмога, — приветливо скороговоркой ответил тот. — Ага, Терентий, ты чего так убиваешься не за спасибо. Медаль на тебя Михайла не повесит, а сила тебе, ох, как еще пригодится.

— Я и то думаю, — ответил Терентий и, не дойдя до Сигаймы прокосом, лениво пошёл обратно к началу кулиги, где, не торопясь, помахивал косой Копытин.

— Ты куда? — окрикнул его Михайла.

— Копытину косу подправить да отдохнуть, пока вы с Енькой на мой прокос выйдете.

— Вольница! — прошипел Михайла сквозь зубы.

— А мне не больше вашего надо. Где шайка с брусом?

— На конце кулиги, — ответил Михайла. — Рановато точить. У Копыта не коса виновата, а руки.

— Вот, посмотрим…

Терентий и Николай Копытин сели отдохнуть. Разговорились:

— Две войны подряд было, — начал Николай, — две революции. Царя сшибли, Керенского спихнули, с буржуями управились, и мы с тобой к этому делу руки приложили. А кончилось всё — опять нужда прибила на хозяина работать. Куда же это, Терёша, годится? За что же это боролись? Или революция не коснётся деревни? Или кулаки будут опять множиться и выезжать на чужих шеях? Вот ты скажи мне. В селе бываешь, газеты читаешь, — ужели всё таким пропадом пропадёт? Вишь у Михайлы аппетит, чтобы пять коров, не менее, на дворе стояло! А Прянишников о торговлишке помышляет и маслодельню думает опять соорудить и в ход пустить.

— Чепуха! — возразил Терентий.

— Как чепуха? Сам слышал от добрых людей.

— Ну и что? Главное, чтобы у руля была партия большевиков, да рабочий класс оставался хозяином. А кулака всегда сумеют к ногтю прижать. Всему свой черёд. Это дело политики. У партии есть Ленин, есть Центральный Комитет. Они определят, как и что надо делать.

— А я-то думал — сразу будет после войны коммуния.

— До этого, поди-ка, не так скоро, — рассудил Терентий. — Мужицкую душу не вдруг перекроишь на новый лад. Знаешь, Ленин что сказал? Он сказал, надо уметь достигать соглашения с средним крестьянином, не отказываться от борьбы с кулаком и крепко опираться только на бедноту.

— Совершенные слова! А мы вот с тобой в обгонку стараемся на Михайлу работать, кулака из него выращиваем.

— Извини. Я не считаю себя удобрением для Михайлы, а понадобится, так первый могу ему на горло наступить…

— Тебе бы, Терёша, в партию надо податься, парень ты грамотный.

— За этим дело не станет. Подготовиться надо. Почитать побольше…

Посидели, отдохнули. Терентий поточил косу, поднялся с места.

— Маши-помахивай, не то Михайла подёнщину сбавит. За сколько рядился? — спросил он Копытина.

— Не за деньги. По пяти фунтов ржи в день. На деньги-то нынче ничего ведь не купишь, — ответил Копытин.

До обеда Терентий косил, не обгоняя хозяина и не отставая от него.

На обед возвращались к шалашам изрядно уставшие. Девчата и бабы-молодухи, несмотря на усталость, шли с песнями:

Ой, как наши бабы-сплетни

Соберутся на лужок,

Соберутся и судачат —

У кого какой дружок!..

Ой, не судите, бабы злые,

Не порочьте нашу честь,

Отольются слёзы бабам,

У которых дочки есть…

Песни-коротушки оборвались пронзительным криком Еньки:

— Змея! Змея!..

— Бей её, проклятую, сорок грехов бог простит, — поощрительно сказал Михайла, — топчи сапогом, пока не уползла.

Енька старательно плясал на змее, с остервенением втаптывая её в рыхлую землю. А потом шёл и припоминал грехи, которые ему должны быть прощены, и так как о своих грехах он имел короткую память, то не мог припомнить сорока грехов и решил, что бог ему в долгу остался, — можно ещё грешить…

VII

На другой день попихинские, кокоуревские, беркаевские и полустровские мужики, бабы, ребята и девки орудовали на бывших монастырских пожнях граблями, носилками, вилами. Стога запашистого, высохшего за сутки зелёного корма, росли и росли на всех кулигах. Михайла с Енькой метали стога с одного конца, где поглаже, Терентий с Копытом — с другого, где кочковатее и труднее снашивать на носилках копны к остожью.

Лариса Митина гребла подкошенную траву одна, без помощников, и не успевала за соседями. На её кулигах ещё не появилось ни одного стога. Она часто взмахивала граблями и пока только сгребала сено в копны.

— Почему такая на работе сердитая? — спросил Терентий, когда Лариса поравнялась с ним на своей кулиге.

— Кто? А я-то?

— Не копна, конечно, ты.

— Да ну их, подлецов, ворьё несчастное, хапуги…

— Кого ты это?

— Ваших благодетелей…

— За что это их?

— Да в том конце у меня двух копен будто не бывало. Слизнули сволочи! — Глядя в сторону Михайлы и Еньки, добавила: — Не иначе, это дело их рук. Всю жизнь любят чужое прихватить…

— Может не они?

— Нет уж, не впервой.

— А ты им не говорила об этом?

— Не пикнула. Не пойманный — не вор. А кроме некому…

— Тогда вот что, — посоветовал Терентий, — не пожалей времени, — мы тебе потом стога метать пособим, — ступай на следующую пожню, засядь где-нибудь за кустик и подкарауль. Позарятся, может быть, они и там хапнут.

— Оно и правда вся, — согласилась Лариса. — А потом?

— А потом разберёмся…

Кулиги Ларисы Митиной и Михайлы приходились рядом. Заметив, что Енька и Михайла, сметав на этой пожне последний стог, будут переходить на другую пожню — Подозериху, Лариса за час раньше вышла туда и спряталась не за кустик, как советовал ей Терентий, а схоронилась в третью от конца копну, тщательно зарывшись в сено. И от этого копна стала крупней, и привлекательней. Лариса ждала, что вот-вот кто-нибудь, а верней всего Енька или Михайла, подойдут и запустят руки, чтобы двумя-тремя охапками перекинуть копну к своему остожью. Но ошиблась Лариса. Зачем охапками, когда есть носилки!.. Лёжа в засаде, она услышала сначала тихий разговор:

— Глади, не смотрит ли кто? — спросил негромко Михайла.

— Шито-крыто, — ответил Енька, — давай эту. Копна что надо. Одной хватит. Не так заметно.

Лариса хотела было подняться и вскрикнуть, но решила: будь что будет! Михайла и Енька просунули под копну носилки. Притаившаяся в копне Лариса сразу почувствовала, как её вместе с копной подняли и понесли, при чём Михайла сразу заметил:

— Эта копёнка тяжела что-то, пудов под восемь потянет…

— Ах вы, гады! — не вытерпела Лариса и,