Они ненавидят друг друга - Аманда Вуди

позвоночника, прижимая его к себе. Я почти чувствую внезапное тепло, исходящее

от его лица.

«Увидимся», - говорит он, отступая к двери.

Я подмигиваю. «Спокойной ночи, сладкий. Счастливо оставаться».

Он понятия не имеет, что это значит. Я надеюсь, что он потом посмотрит.

Он заходит внутрь, машет мне рукой в такой милой, необычайно застенчивой

манере, а затем закрывает дверь.

Я возвращаюсь к своей машине, чувствуя себя легче и пушистее облаков над

головой.

. . .

Я осторожно пробираюсь по заснеженным дорогам, пока не оказываюсь дома. Дом

погружен в темноту, если не считать единственного огонька, льющегося из кухни.

Слабо слышно звяканье, я пробираюсь вперед и высовываю голову из-за угла.

Мама стоит у раковины и моет посуду, одетая в черный блейзер поверх серой

блузки. Судя по количеству кастрюль и сковородок, переполненных в сушилке, к

ним на ужин приходили гости. Телефон у нее зажат между плечом и ухом, и она

говорит на жестком испанском с кем-то на том конце провода. Судя по тону, это, скорее всего, моя бабушка (хотя я не знаю, что они делают до полуночи). Они

звонят друг другу один или два раза в год, в основном из формальности, несмотря

на их отчужденные отношения.

Как раз в тот момент, когда я подумываю улизнуть, ее голос повышается, и она

кричит: «¡Dios mío, eres tan ridícula, Ma!». (с исп. Боже мой, ты такая смешная, Ма!)

Она шлепает телефон на стойку.

«Хм», - говорю я, озираясь по сторонам. «Это была... Абуэла?»

Она качает головой через плечо. Выражение ее лица уже снова стало ровным. «Да».

Больше она ничего не предлагает, поэтому я спрашиваю:«А из чего все эти блюда?»

«Мы пригласили на ужин сотрудников вашего отца». Ее голос по-прежнему тверд.

«Он готовил, и я предложила убрать на кухне».

«О». Ого. Это довольно редкое явление, когда они оба готовы принимать гостей. Я

буду чувствовать себя придурком, если уйду сейчас, поэтому я подхожу и беру

полотенце для рук с духовки, затем начинаю сушить тарелки и убирать их.

В течение нескольких минут никто из нас ничего не говорит. Мне хочется убежать

подальше от этой ситуации, но я не могу остановить слова Томаса и Джоны, которые так и ноют у меня в затылке. Томас говорит мне, что, возможно, я не вижу

этого, но она пытается, своим странным способом. Даже если это означает

случайные звонки посреди ночи, чтобы узнать о школе, потому что она не знает, какие еще темы можно затронуть. Джона говорит мне, что я не должен

воспринимать ее присутствие как должное, потому что однажды может быть

слишком поздно что-то менять.

Мне не нравится сидеть в этом дискомфорте. Но если они оба считают, что это

может быть способом двигаться вперед... может быть, я могу попробовать.

Инстинктивно я вздыхаю. Как я вообще могу начать «исправлять» ситуацию?

Поговорить с ней было бы началом, но о чем? Я не хочу знать о работе, потому что

это половина причины, по которой наши отношения испорчены. Может, упомянуть

Томаса - хорошая идея? Наверняка она рада, что он снова начал приходить в себя. А

может, и нет. Ее лицо ничего не выражает.

«Итак», - начинаю я, но внезапно она говорит через меня.

«Ты должен сообщать нам, когда выходишь на улицу».

Я моргаю на нее. «А?»

«Сегодня вечером», - говорит она категорично. «Я написала тебе, чтобы ты

участвовал в этом ужине. Ты не ответил. Мы с твоим отцом понятия не имели, где

ты, что ты делаешь и с кем ты». Она шлепает мокрой тарелкой по моим ладоням.

Ее слова ошеломляют меня. Почему она ведет себя так, будто бывает рядом

достаточно часто, чтобы знать, когда меня нет? «У меня было свидание», - говорю я

так же жестко. «С Джоной».

«И ты не мог потратить две секунды, чтобы написать мне? Это неуважительно».

«Я не видел», - признаю я. «Я мог смахнуть сообщение, не глядя...»

«Как ты делаешь с большинством моих сообщений, верно?» Ее голос становится

резче. «В любом случае, тебе стоит поработать над тем, чтобы уделять время своей

семье. Нам бы не помешали лишние руки сегодня. Кроме того, не так уж часто нам

удается поужинать вместе».

Невероятно. Не может быть, чтобы она действительно только что сказала мне это, верно? Конечно, она должна хоть немного осознавать себя. «Хм», - говорю я, ощущая на языке знакомый привкус горечи, - «ты действительно хочешь

поговорить о том, что у тебя есть другие приоритеты перед семьей, мама?»

«Дилан Маурисио да Коста Рамирес», - говорит она, как всегда, бесстрастно.

«Сегодня ты больше не будешь проявлять ко мне неуважение».

Моя кровь начинает бурлить. «Значит, когда ты называешь меня пропустившим

случайный ужин, это нормально, но когда я называю тебя пропустившей половину

своей жизни, это уже слишком?»

«Дилан...»

«С меня хватит». Я шлепаю тарелку обратно в сушилку и вихрем несусь в

гостиную. Я не позволю ей испортить мне этот день. «Спокойной ночи, мам».

Я пытаюсь уйти, но она хватает меня за спину, притягивая к себе. Она скользит

передо мной и впервые поднимает глаза, изучая мое лицо.

«Я... извиняюсь за то, что сорвалась», - нерешительно говорит она. «Если ты

расстроен, мы должны это обсудить. Правда, мой любимый?»

Серьезно? Теперь она хочет открыто поговорить со мной? Я прорываюсь мимо нее, но она снова встает передо мной. От ее настойчивости в моей груди вспыхивает

ярость, и я кричу: «¡Ya, quítate, ma! ¡Estoy harto de esto!». (с исп. Ну же, слезай, ма!

Мне это надоело!)

Я пытаюсь оттолкнуть ее, но она ловит меня за запястье. Ее лицо искажается от

отчаяния, и она говорит: «Не убегай от меня».

Я вырываюсь из ее хватки. «Убегаю», - вздыхаю я. Знакомое белое жужжание

вторгается в мой затылок.

«Давай... поговорим об этом», - умоляет она.

«О чем, мама?» Я не знаю почему, но все это всплывает на поверхность - гнев, обида, боль. «О школе? О погоде? О твоем следующем путешествии? Или ты

наконец-то готова поговорить о дяде Рамоне?»

«Дилан...» Ее руки болтаются, как будто она не знает, куда их деть. Вокруг моего

лица? На мои плечи? Неважно, потому что у нее не хватит наглости дотронуться до

меня. «Я... хотела быть рядом с тобой, но...»

«Но ты не была». Слова приходят в бешеном, неожиданном