Синдром неизвестности. Рассказы - Евгений Александрович Шкловский

не мешает сочинять, а общий быт со всеми его малопривлекательными подробностями общего клозета и кухни, что ни говори, убивает всякую романтику. В его случае еще и периодические недомогания – кровохарканье, геморрой, катар желудка и прочие напасти. Кашель отнимает всякую энергию, вяло думается о будущем и пишется совсем без охоты.

А как он страшился всех этих свадебных дел, венчания, поздравлений, шампанского, которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться. Умолял Ольгу не разглашать их планов, не говорить никому до того, как все свершится, сам таил даже от близких, только отшучивался, если приставали с расспросами.

Но ведь тем не менее решился: как будет, так будет, в конце концов когда-то все-таки должно было случиться, хотя он и не был в этом уверен. А Ольгой он и впрямь увлекся, захотелось попробовать пожить с ней, а не ограничиваться мимолетным романом, как бывало раньше с другими. Все-таки он уже далеко не вьюнош, сорок лет стукнуло, известный писатель, академик, понимаешь ли, пора бы остепениться. Может, даже ребенка родить. Нет, о счастье он даже не помышлял. Да и что оно такое? Кто это знает? По крайней мере, он, вспоминая свою жизнь, ярко сознавал что-то такое похожее на счастье как раз тогда, когда был наиболее несчастлив.

Мать и сестру он про свою женитьбу известил уже после, причем пришлось убеждать, что этот поступок нисколько не изменит ни его, ни их жизни и привычной обстановки. Что перемен не будет решительно никаких, все останется по-старому. Будет жить так, как жил прежде, и мать тоже; и с сестрой останутся отношения неизменно теплые и хорошие, какими были до сих пор. Странно, однако, что вообще пришлось об этом говорить, тем более что Ольга сначала сдружилась именно с сестрой Машей, через нее они сблизились.

Впрочем, у них могут быть на этот счет свои представления и опасения. Понятно, что он значит для семьи, – глава, кормилец… И вдруг какая-то женщина, которую они не так уж хорошо знали, из сумасбродных и в то же время очень практичных актерок, его увела.

Да и Ольгу приходилось убеждать, что та преувеличивает, думает глупости, когда пишет, что будет ссориться с Машей, что та никогда не привыкнет к ней. Как ее было успокоить? Только сказать: потерпи и помолчи только один год, только один год, и потом для тебя все станет ясно. Что бы тебе ни говорили, что бы тебе ни казалось, молчи и молчи. Для тех, кто женился и вышел замуж, в этом непротивлении в первое время скрываются все удобства жизни. И естественно, он пишет, хоть это и странно в сорок лет, как он ее глубоко и нежно любит и любил бы, даже если бы она стала старухой, – за ее нрав, за ее душу. Слова, слова, слова… Но, как ни странно, действует.

Как же все-таки тянет домой!

А вот где у него дом – это еще вопрос. Москва, Мелихово, Ялта, Гурзуф… В Аутке хорошо, особенно когда пахнет весной. Когда выстроили забор, стало уютно. Перед вечером вид оттуда очаровательный.

В Гурзуфе он прикупил еще и кусочек берега с купаньем и с Пушкинской скалой около пристани и парка. Теперь им принадлежит целая бухточка, в которой может стоять лодка или катер. Дом паршивенький, но крытый черепицей, четыре комнаты, большие сени. Одно большое дерево – шелковица. Какая-никакая, а дачка… Опять же разнообразие, смена ландшафта, пусть и недалеко совсем.

Господи, сколько уже мест он обживал, где собирался поселиться надолго, а все никак… Может, непоседливость его сказывалась. Там хорошо, где нас нет. Если сидеть на одном месте, кажется, что главная жизнь проходит где-то еще, проскальзывает мимо.

Так и получалось – то там поживет, то здесь, в основном на съемных квартирах и дачах. Однако дом свой хотелось иметь всегда, для себя и для семьи, где бы и отец, и мать, и сестра… Теперь же мать умоляет купить клочок земли под Москвой, чтобы и там было где остановиться по возвращении из Ялты.

А ведь только-только избавились от Мелихово, куда столько было вложено сил и средств. Но даже и продать хорошо не удалось, прохиндей и деляга Коншин провел с деньгами, заплатив лишь часть и долго тянув с остальными выплатами, пока вообще не обанкрутился.

Мелихово Антон любил, да и Маша тоже, много с ним было связано приятных воспоминаний. Правда, в последнее время там все стало меняться к худшему: с крестьянами трудно, то и дело что-нибудь подворовывали, обманывали, манкировали с работой, когда нужно, лошадей до станции не допросишься… А ведь лечил их бесплатно, помогал, школы строил… И все равно барин для них, помещик, у которого не грех что-нибудь и слямзить – лес, урожай, еще что-нибудь. За всем надо было следить, а он, понятно, этим заниматься не мог, все ложилось на Машу. Только на нее и мог рассчитывать.

Теперь вроде как Ялта стала основным местом обитания. Доктора велели проводить холодное время года в Крыму, где для чахоточных климат более подходящий. Теперь тут и вправду дом, причем сам проектировал вместе с архитектором, входя в самые мелкие детали постройки и благоустройства. Нравилось вникать во все: что и где покупать, паркет, обои, нравились эти хозяйственные заботы, которые не доставляли особой тяготы, дело только за средствами… А они наконец-то появились после стольких лет финансовых проблем, когда ему приходилось фактически одному тащить на себе всю семью. И все благодаря тому, что решился-таки продать свои сочинения Марксу.

Кое-кто, и в первую очередь Суворин, считали, что он продешевил, что Маркс обвел его, можно было просить больше. Понятно, что Суворин ревновал, он бы, возможно, и заплатил больше, но с ним было непросто: бардак в делах, плохое типографское качество изданий, да и во взглядах они уже сильно разошлись…

На самом деле сумма не маленькая – 75 тысяч, кое-что можно было и на будущее отложить, поместить в банк под хороший процент. Он в этом не силен, да и сберегальщик неважный, но Маша, сестра, человек практичный, могла посоветоваться с кем-то более опытным в этих делах. Зато не надо думать о формате, о цене, о названии книжек! Только вот, беда, деньги таяли как-то слишком быстро. Узнав про его богатство, все бросились просить, начиная с собственных братьев, которым всегда не хватало. Так что он даже не прочь был наняться на работу в какой-нибудь журнал, читать поступающие рукописи. Предложения от редакторов поступали неоднократно, его под любым предлогом старались