Митя - Максим Евгеньевич Жуков

пакостник, всегда со своими шуточками… Перед родителям делал вид, что помогает, а сам всегда в сторону речки смотрел. Правый глаз у него косил с самого рождения, но из рогатки Петька стрелял лучше всех на деревне. На взрослых он смотрел лисьей услужливой улыбкой, а сам в это время всегда что-то замышлял. На руку был не чист, но с поличным его не ловили. Особенно баламутил детвору на всякие пакости, но сам, по хитрому складу ума, никуда не лез. По прошлой зиме подговорил своего младшего брата и двух соседских деду Илье порог дома холодной водой окатить на Рождество, так старик потом несколько дней из хаты выбраться не мог, пока мужики топорами двери не отбили. Если на Пихтоварке палки в экранах вместо рыбы найдешь, так и знай, — тут побывали Камышинские.

Младший, Иван, своих мыслей не имел, все на Петьку глядел и повторял. Залезут на черемуху и косточками из рогаток по собакам шмаляют, а те потом на людей кидаются. Ох, и лупил их дядя Толя, и на горох в угол ставил. Так лупил, что на спине синие полосы от кипятильника оставались, отчего за глаза Петьку называли Слоном, а младшего Ивана — Пешкой, из-за схожести синих полос на спине с шахматной доской.

Надежда Константиновна их даже к бабе Зое водила, чтобы поглядела, мож, порча какая на них есть. Старушка их смотреть отказалась, сразу сказала что нет ничего темного, и они сами по себе дурные. Мол, вырастут — ума-разума наберутся. Петьке шел 13-й год, но ума этого, пока видно не было.

Мой переход на другую сторону улицы не помог — из дровяника, как гриб после хорошего дождя, вырос Петька. Я ненавидел прищур его правого глаза и походку, напоминавшую волчью.

— Ну, здравствуй, Пыжик. Куда это ты намылился, лепешка коровья!?

— К Новосёловым, — ответил я, пропадающим голосом.

— Тебя со старшими говорить не учили?

— А что, я не так говорю?

— Ну, — очерчивая палкой круг на земле, протянул он, — как-то неуважительно.

К нам приближался Пешка, младший Камышинский, пряча что-то за спиной в левой руке.

— Брат, вот как ты считаешь, можно ли этому Пыжику бродить без дела по нашей улице? — поворачиваясь к брату произнес Слон.

— Пусть карманы вывернет! — подхватил Пешка.

В моих глазах злость смешивалась со страхом. Эти двое уже лупили меня за школой полгода назад из-за того, что я у бати табак отказывался воровать.

— У меня ничего нет. Смотри! — вывернув карманы и сделав шаг назад, прокричал я.

— Негоже как-то с пустыми карманами ходить, правильно Ванька? А ну-ка, достань гостинцы для нашего дорогого гостя.

Пешка вытянул руку из-за спины, в которой показался кусок засохшей коровьей лепешки.

Слон подскочил ко мне, схватил за плечи и сделал подножку, повалив в канаву, которая наполовину была заполнена дождевой водой. Кора, грязь, и водяные жуки, как мухи навозную кучу, облепили мое лицо. Я барахтался в луже, как гусь после дождя, пытаясь выбраться. Мою спину что-то царапало и набивалось под майку. Это была лепешка, которую они пытались засунуть мне за шиворот. Потом их лошадиный хохот и улюлюканье стали удаляться, но еще долго стояли у меня в ушах.

Отряхнувшись, я обнаружил, что стою в одной сандалии. Вторая, подобно кораблику, которые мы по весне строгали из лиственничной коры, плавала в грязной луже. Камышинский Бантик, высунув морду из-за забора, с любопытством смотрел на меня и даже не лаял, хотя это было его привычным занятием.

В таком виде я побрел дальше. По щекам катились слезы величиной с градины, а с языка слетали проклятия в адрес моих обидчиков. Вот вырасту, утешал себя я, так задам им всем, чтобы неповадно было.

Срезав путь через заброшенную старую школу, я свернул на Школьную улицу, в конце которой уже виднелся дом бабушки Зои. Как вдруг, тихий и знакомый голос окликнул меня.

— Ты куда такой нарядный, Митька? — на горизонте, в лучах солнца, стояла знакомая фигура деревенского пастуха — Никиты Глазова.

Ему было лет тридцать не больше, но выглядел он старше — чуть сгорбленный, гладкощекий, сухой и высокий. Гера подшучивал, что Никите можно из травы не вставать, чтобы всю скотину видеть.

Каждый год, в мае, когда весна вовсю начинала стучать капелью по наличникам деревенских окон, местные говорили: «Егорий на порог, весну приволок» или «Егорий с теплом, а Никола с кормом».

Шестого мая, в Егорьев день, начинался первый выгон скота в поле, и Никита становился первым человеком на деревне, неся полный ответ за его сохранность. По обычаю, скотину в ограде три раза обходил хозяин или хозяйка, подкармливая хлебом присоленным и окропляя ее святой водой, а после веточкой вербы выгонял в общее стадо, передавая пастуху. Никита, нарядившись в цветастый кафтан, держал за пазухой икону Георгия Победоносца и спускал стадо на болото к лугам. Пока скотина гуляла, пастух заходил в лес, задобрить лешего пряниками и конфетами, чтобы не заманивал к себе, и зверь на животину не нападал. В этот день даже самый скупой хозяин должен был одарить пастуха пирогами или деньгами.

Никите, с малых лет, знания эти передал дедушка, который пастушил всю жизнь и знал толк в обрядах и поверьях.

— Я к Новосёловым иду, мамка наказала со скотиной помочь управиться.

— А баба Зоя, что? Совсем занемогла? — приближался ко мне Никита.

— Она в райцентре, говорят, с самого утра.

— Ну, ступай. Только в хату не заходи.

— Почему не заходить?

— Просто не заходи и всё. А когда из ограды будешь выходить, покрутись в ту сторону, где солнце садится и скажи шепотом «Один пришел, один и ухожу» и больше до дому не оборачивайся.

— А это еще к чему?

— Так лучше будет, — с серьезным видом, озираясь по сторонам, сказал Никита.

— А ты чего здесь, а не на болоте? — полюбопытствовал я.

— Там сегодня Герман Ефимыч кнутом щелкает, Алешку усопшей Филипповны натаскивает за стадом смотреть. Помощника себе ростит, — ответил Никита и удалился в сторону старой школы.

Приближаясь к резным воротам бабы Зои, я заметил облупившуюся на солнце краску, которая давно потеряла свой первоначальный голубой оттенок, превратившись в бледно-зеленый, похожий на цвет молодой травы. Столбы на заборе, от старости, были немного наклонены к земле, отчего калитка отворялась, только если ее как следует приподнять. Толстая старая береза посреди двора дарила тень, которая ложилась намного дальше забора. Замка на доме я не увидел, значит, Василиска дома. Эта мысль, как горячий чай, приятно грела меня изнутри.

Я знал, что их Лорд чужих не пускает,