Неизвестный Андерсен: сказки и истории - Ганс Христиан Андерсен

Как будто ему от этого было легче!.. Так они распрощались.

Она уплыла во Францию, Кнуд же бродил по слякотным копенгагенским улицам. Другие подмастерья спрашивали его, над чем это он все размышляет; лучше бы пошел с ними поразвлекся, он же молодой парень!

И они все вместе пошли на танцы; там было много красивых девушек, только они и в подметки не годились Йоханне, и вот тут-то, когда он думал ее забыть, она как живая встала у него перед глазами. «Бог дает нам силы выдержать многое, надо только захотеть!» – сказала она на прощание; и душа его исполнилась благоговения, и он молитвенно сложил руки… А скрипки играли, и вокруг отплясывали девицы; он страшно перепугался, ему показалось, это такое место, куда не пристало водить Йоханну, ведь она была с ним, в его сердце, – и он вышел на улицу, и пустился бежать, и миновал дом, в котором она жила, там было темно, кругом было темно, пусто и одиноко; жизнь двигалась своим ходом, а Кнуд – своим.

Наступила зима, и воды сковало льдом, все живое словно бы приготовилось к похоронам.

Но когда пришла весна и отплыл первый пароход, его неудержимо потянуло прочь, в чужие края, но только подальше от Франции.

И вот он затянул свою котомку и пустился странствовать поГермании, от города к городу, не зная ни дня, ни отдыха; и, лишь дойдя до старинного, чудесного города Нюрнберга, он почувствовал, что зуд бродяжить у него стих и он в силах остановиться.

Это удивительный старинный город, словно бы вырезанный из летописи с картинками. Улицы лежат, как им заблагорассудится, дома не желают выстраиваться в ряд; эркеры с башенками, завитушками и статуями выдаются на тротуар, а с высоких причудливых кровель сбегают, нависая над улицей, желоба в виде драконов и собак с длинным туловом.

С котомкою за спиной Кнуд стоял на городской площади; он стоял у одного из старинных фонтанов, где среди бьющих струй красуются библейские и исторические бронзовые фигуры. Пригожая служанка, что набирала воду, дала Кнуду напиться; а еще она дала ему розу, благо у нее их был целый букет, и он посчитал это хорошей приметою.

Из прилегавшей церкви грянули раскаты органа, он звучал совсем как дома, в кёгеской церкви, и Кнуд вошел внутрь. В большом соборе сквозь расписные окна пробивались солнечные лучи и падали меж высоких, стройных колонн; и мысли его устремились к Богу, и в душу сошел покой.

Он отыскал в Нюрнберге хорошего мастера, и остался у него, и выучил язык.

На месте старых рвов, что окружали город, теперь разбиты маленькие огородцы, но высокие стены с тяжелыми башнями стоят до сих пор; на бревенчатой галерее, идущей по всей крепостной стене и глядящей на город, свивают свои канаты канатчики, и изо всех расщелин и отверстий здесь растет бузина, свешивая свои ветви над стоящими внизу низкими домиками; в одном из таких домиков и проживал мастер, у которого работал Кнуд; склоняясь к маленькому чердачному окошку, бузина заглядывала к Кнуду в каморку, где он спал.

Он прожил здесь лето и зиму, но когда пришла весна, ему стало невмоготу, бузина цвела, и цветы издавали такой родной запах, как будто он находился в саду под Кёге, – и тогда Кнуд покинул своего мастера и перебрался к другому, поближе к центру города, где не было ни одного бузинного деревца.

Мастерская находилась возле одного из старых каменных мостов, над низкой водяной мельницей, шумевшей и день и ночь; за окном была лишь быстрая река, зажатая с обеих сторон домами, которые все были увешаны старыми ветхими балконами, казалось, они вот-вот постряхивают их в воду. Здесь не росло ни единого бузинного куста, не было даже ни одного цветочного горшка с зеленым растеньицем, зато прямо напротив стояла большая старая ива, которая словно бы крепко держалась за дом, чтобы ее не снесло течением; она простирала над водой свои ветви, точь-в-точь как ива в саду у кёгеской речки.

Вот уж действительно, уйдя от Бузины-матушки, он угодил к Иве-батюшке; в этом дереве, особенно в лунные ночи, было нечто такое, отчего он чувствовал себя

«…столь датским душою

под ясной луною!»

Только луна тут совсем ни при чем, нет, дело было в дереве.

Он не мог этого вынести, а почему? Спросите иву, спросите цветущую бузину!.. И он простился со своим мастером и с Нюрнбергом и отправился дальше.

Про Йоханну он никому не рассказывал; горе свое хранил про себя, а в истории о медовых коврижках стал усматривать особенный смысл; теперь он понимал, почему у кавалера была слева горькая миндалина, у него у самого в сердце осталась горечь, а Йоханна, всегда такая ласковая и улыбчивая, она оказалась всего-навсего медовой коврижкою. У него было такое чувство, что ремень котомки перетягивает ему грудь и не дает дышать, он ослабил его, но легче ему не стало. Мир окружал его только наполовину, другую половину он нес в себе, вот в чем беда!

Лишь когда он завидел высокие горы, мир перед ним распахнулся, мысли его обратились вовне, на глаза навернулись слезы. Альпы походили на сложенные крылья земли; что если она подымет их, расправит большущие перья с пестрым узором из черных лесов, пенистых вод, облаков и снегов! «В Судный день земля расправит свои большущие крылья, взлетит к Господу и лопнет, как мыльный пузырь, в лучах Его славы! О, хоть бы уже наступил Судный день!» – И он вздохнул.

Тихо брел он по стране, которая напоминала ему травянистый фруктовый сад; с деревянных балконов домов ему кивали девушки, плетущие кружева, вершины гор пламенели в лучах красного вечернего солнца, а когда он завидел средь темных деревьев зеленые озера, ему вспомнился берег Кёгеского залива; сердце его стеснила грусть, но не боль.

Там, где Рейн одною долгой волною мчится и свергается вниз и, разбиваясь, превращается в белоснежные прозрачные облачные клубы, как если бы то было сотворение облак, – а радуга парит над ними оборванной лентою, – там ему вспомнилась мельница под Кёге, где кипела и разбивалась с шумом вода.

Он охотно остался бы в тихом прирейнском городке, но здесь было столько бузины и так много ив! И он двинулся дальше; через высокие, могучие горы, через каменоломни, по дорогам, что, как ласточкины гнезда, лепились к отвесным скалам. На дне пропастей бурлила вода, под ним были облака; он шел среди блестящих чертополохов и альпийских роз и снегов, под