Приехал в город (Ким Ки Дук) - Леонид Александровский

Повсюду лежат оттраханные полудохлые бабы

Друг детства работает в IT-компании в Сеуле. Занимается тем, что называет «баг-репортингом». Это не имеет отношения к Берроузу, он выскабливает ошибки в компьютерных программах или что-то в этом роде. Делает скриншоты на телефоне и отсылает куда надо. Ни в какой коммуникации с другими сотрудниками не участвует, работает из дома. Когда мы виделись перед отъездом, он рассказал мне, что не уверен, получает ли кто-то его отчеты. Новых программ, которые нужно проверять на ошибки, давно не появлялось. На связь с ним никто не выходит. Он исправно получает зарплату на кредитку, но убежден, что начислением занимается компьютер.

Мой школьный друг сообщил мне, что не уверен, просматривает ли кто-то его сообщения и существует ли вообще компания, на которую он работает. Собственно, ошибкой в программе, о которой никто не сообщил, может оказаться тот факт, что ему до сих пор переводят деньги за «репортажи». «Багом» может быть он сам.

В такой реальности я снимал свои последние фильмы. Делал их, повинуясь гипнотической инерции хождения по кругу в тумане. Ездил на кинофестивали в незнакомые маленькие города, получал скромные деньги на следующий фильм. Где-то они выходили в прокат, но проверить это было невозможно. Вполне вероятно, всего этого вообще не было, но кто-то продолжал поддерживать мое скромное предприятие, его постепенно расплывающийся иллюзион.

Я и сейчас не совсем понимаю, где нахожусь. Я по-прежнему вижу эту странного вида треугольную ширму, за которой кто-то продолжает кашлять. Но велика вероятность, что это какие-то машинные звуки — вроде стрекота вентилятора, — которые очеловечивает мое сознание. Где я — в кровати, в фильме, на небе? Я понимаю, что не могу встать и помахать руками, но почему-то продолжаю говорить сам с собой понятным голосом. Этот голос аукается в некоем пространстве, у которого есть акустические характеристики. Я не смог бы выдумать это, если бы сенсоры уже отключили.

После дезинтеграции «Арирана» я мог делать все, что хотел, и плевать, что об этом думали так называемые критики и какие-то там зрители. Как проценты могут быть в десять раз больше долга? Мать, отгрызающая сыну хуй... Помилуй мя, Будда. Но они-то жрали все, что я им подсовывал. «Пьете» дали главный приз в Венеции... В этом фильме был интересный кадр — угорь, извивающийся на асфальте. Глуповатая метафора прозябания голокожего самца в городе. Лучшей придумать не смог.

Главным в последних фильмах было снять их, будто я только что проснулся и вышел за сэндвичем с камерой на плече. Должно быть похоже на видеокассеты со свадьбами или похоронами — то, чем занимаются для заработка студенты киновуза, где я никогда не учился. На Западе это по-прежнему всем нравилось, но потом лахудра обвинила меня в том, что я хотел сделать из нее новую Олимпию. Мое кино оставалось все тем же.

Я возвращаюсь обратно, говорю же. Сказал со сцены: вот мама, а это ее сын, сейчас она будет ему дрочить. Поверили, поохали, попадали в обморок. Потом стали хлопать как сумасшедшие, вытащили на сцену золотую бандуру. Повторения — единственное, что объединяет тех, кто не постеснялся назвать себя художником, а после сделать так, чтобы в это поверили.

После «Пьеты» я решил больше не снимать фильмы для призов. Уезжал за границу, находил идиотку с деньгами, мечтавшую стать продюсершей. Писал сценарий за три дня. Брал бездарных студентов на главные роли, сам все снимал на видео. Называл это просто «съемками». Где-то прочитал: Стравинский называл свои додекафонные пьесы «вещами». Мои последние фильмы — про освобождение от химеры качества, в них бьется горячее сердце свиньи. Самое родное нашему. В азиатском кино никогда не думали о «качестве». Западная чушь.

Когда жил в Париже, неподалеку был легкоатлетический стадион. Соревнования по легкой атлетике — странное зрелище, происходит много всего и сразу, как у Босха или Олтмана. Мясистые жопы прыгуний, насаженные на шесты, приземлялись в огромную бадью с лавой. На заднем плане паслись лошади, исполнители кантри пели свои простые песни. Я сидел на трибуне молодой, посасывал мочепиво. Все это было классно.

Смутное мутное время тяжелого сна

У вигвама покачивается корейская сосна

Называемая также маньчжурский кедр

Все дерьмо выползает из подсознательных недр

Я когда-то был молод, а теперь я стар

Я теперь никто, а был суперстар

Я лазил на колокольни, проворен был

Запомнил мускул, но мозг забыл

Она выходила на балкон, вставала у окна курить. Я подходил к ней сзади, распускал ей волосы. Брал за бедра, начинал покусывать шею, щеки, уши. Расстегивал пуговицу на джинсах, засовывал палец. Снимал штаны, ставил раком на кровать, встроенную в балконный угол, как у англичан. Когда нагибал ее, чтобы уложить, она всегда сообщала мне, срала уже или нет. Если нет, убегала в туалет. Ей всегда удавалось опустошить жопу, когда захочется, удивительное качество. Потом прибегала обратно немного влажной и ложилась-вставала у кровати. Все это — не вынимая сиги изо рта.

Однажды, когда натягивал ее в такой позе, почувствовал запашок гари. Слишком близко опустила башку, прожгла в матрасе дырочку. Ткань воспламенилась мгновенно и сильно воняла, потому что была сделала из какой-то адской химии. Когда она потом перестала отвечать на звонки, я некоторое время ебал эту дырку, потом выкинул матрас. Появление новой дырки часто приводит к непредсказуемым последствиям, но я не знаю никого, кто бы от нее добровольно отказался. «Новая дырка в жизни». Что-то пародийное в духе Блие в лучшем случае. В худшем — руководство к суициду.

Вчера постанывал ее имя, повиснув на кафеле в душе, и дуплил стену. Хер болел как после наждака. Сегодня все-таки смог пристроить для этих целен рулон туалетной бумаги, но он упал в воду и превратился в месиво. Гомик, написавший «Четвертого мужчину», называл их норками. Действительно, когда их нет, совсем негде спрятаться. В южном городе девица выгуливала крысу на набережной. «Кто это у вас?» — «Норочка».

Ненавижу эту чувственную херню, говорю же вам. Когда плохо сплю и приходится идти бухать, искать приключения или просто дрочить. Это всегда самые плохие дни. Не происходит ничего, что имело бы хоть какой-то смысл. В таком состоянии могу написать пару строк или поехать смотреть натуру, хотя и не люблю это делать. Чтобы фильм получился, место будущих съемок должно быть сюрпризом сперва для