Романолуние - Анна Кимова

церкви и строить музеи, подсмеивались сначала. Потом поняли. Ведь Варзуга славится и храмами. Вот за эти самые святыни я и борюсь всю жизнь. И дальше буду. Столько, сколько отведено прожить дней.

Когда Роман дошел до Успенской церкви, он долго стоял, наблюдая немного издали. Храм стоял перед ним обновленный, как человеческая жизнь после озарения смыслом. Как она прекрасна, одноглавая… Зашел внутрь, поставил три свечи, как в детстве мать учила: первую – за упокой усопших – пусть земля будем им пухом. Она всегда говорила:

– Их души будут жить столько, сколько о них будет сохраняться память в наших сердцах.

Вторую свечу поставил за здравие ныне живущих родственников. Их у него совсем не осталось. Вспомнились дядя Петя, тетя Веня, жена, и дочь. Третью свечку мама всегда говорила ставить за себя. Но Роман не смог. Он поставил за Дашу.

Выйдя на улицу, обнаружил, что стемнело. Жаль, что игумен болел. Они никогда не были близки, но всё же паломник посмотрел бы на отца Митрофана. Захотелось хоть один раз, но заглянуть ему в глаза. С детства запомнилось, что человек этот обладал какой-то магнетической силой: его взгляд пробирал до души. Видно, через него в собеседника так проникал Бог, которого в себе всю свою жизнь носил игумен.

Роман дошел до кладбища. Могилу матери искал недолго. После ее смерти он часто приходил сюда, и воспоминания снова всплыли – ноги сами принесли к нужному месту. Надгробный памятник побелел от стужи. Роман поднес к нему фонарик. Еле уловимым рельефом проступали буквы:

Чернышева Вера Семеновна, 1966-2003.

Когда мать умерла, ей было почти столько, сколько ему сейчас, тридцать семь лет. Глаза закипели.

Роман вытащил из кармана четвертую храмовую свечу, вкопал ее в снег у подножья памятника и достал спички. Погода была безветренная. Директор спецотдела по межстраново́му взаимодействию корпорации СевМорНефть бездвижно стоял и смотрел на пламя, пока оно не коснулось снега. Свеча сгорела дотла и ни разу не погасла.

Во время ужина снова долго разговаривали. Тетя Веня расцвела. Ей нравилось говорить о своем необыкновенном муже. Было приятно и ему, хоть и ворчал старик. Роман видел, что дяде Пете было дорого осознавать, как жена его ценит.

– Позапрошлым летом из министерства культуры приезжали специально, чтобы поздравить Петю с юбилеем. Не поленились пятьсот километров отмотать туда, а потом обратно. Тогда в первый раз обещали помочь с ремонтом храма, выполнить противоаварийные работы. И не подвели. А теперь вот миллион дали из областного бюджета. Второй храм, получается, Петя в селе спасает.

Она смотрела на мужа, улыбаясь.

– Люди всё спрашивают: зачем ему еще музей понадобился? А Петя им: как зачем? Люди придут, дети; пусть знают, как жили их предки. А для меня, говорит, жизнь продолжается в новом поколении.

Роман не мог уснуть. Он думал о своей жизни. О детстве. О первых шагах в нефтянке, когда оказался после школы в Мурманске вместе с отцом. Вспоминал, как стремительно мчалась вся его жизнь: будто подвижной состав с горы, а тормоза отказали…

И он думал о Даше, которая пробудила в нем это желание остановиться и… постоять в тишине, прислушаться к звукам собственного сердца. Он ведь забыл, что оно может звучать. Откликаться. Биться о грудные стенки от нахлынувших чувств. Шум двадцати минувших лет отвлекал Романа от биения собственной жизни. Последняя фраза Венеры Мефодьевны окончательно расставила всё по местам:

– А для меня, говорит… жизнь продолжается в новом поколении.

И Роман, сложив все фрагменты, наконец, понял, что так мучило его все последние дни. Он еще раз вспомнил несколько фраз, которые его бессознательно ужалили:

– Я не подумал как-то… Вам противозачаточные принимать можно?

– Они не понадобятся. Я бесплодна.

– Мне нужно то, чего вы не способны дать.

– А ты хочешь детей? Точнее, хотела бы?

– Какая разница? Я, Роман Сергеевич, не думаю о несбыточном.

Но больше всего его задел Белов своими неожиданными излияниями:

– Да, была такая мысль, не скрою. Но когда своими глазами увидел, передумал. И так генофонд в стране слабый, так если еще и таких зачищать, вообще от нации ничего не останется…

Роман сел на край кровати. Перед его глазами была Даша, тогда, в последний раз, когда он ее видел. В глазах сумасшедшая смесь из боли, тоски, безысходности… и любви, как ему показалось.

Надпись в блокноте:

ПЕРЕСТАТЬ МЕЧТАТЬ

Он знал, что нельзя было оставлять ее одну, будто что-то чувствовал. Но ушел, и вернулся в пустую квартиру. А сейчас сидел на краю кровати и думал лишь об одном, что хочет детей.

От неё. Которая не может.

Он оделся и вышел на улицу. Включил фонарик на мобильном, местами тьма стояла – кромешная. Быстрым шагом дошел до окраины. Пройдя сосновый лес, оказался в поле. И заорал:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!

Утром спросил у стариков:

– А как в Варзуге с рыбой?

– По весне идет семга. Но не так, конечно, как хотелось бы. В двадцатом году колхоз выловил менее одной тонны, всего триста особей! А тридцать лет назад, в бытность мою председателем, у нас было сто семьдесят тонн семги за сезон. Колхоз в тот год пропустил более девяноста тысяч рыб на нерест. Из моря в Варзугу сейчас заходит так мало рыбы, что наше стадо оказалось почти загублено. Я – местный житель, я всю жизнь прожил здесь и вижу, что пришла беда. Дикую семгу надо спасать.

Петр Прокофьевич вздохнул.

– Поморы ведь знали, когда ловить можно, а когда нет, какие снасти использовать, чтобы не навредить природе. У меня в музее в числе экспонатов есть макет поморского невода. Хитрая, скажу тебе, конструкция! Учитывает природные повадки рыбы, которая всегда возвращается из моря на нерест в свою реку. В течение веков это богатство бережно хранилось. И за какие-то три десятка лет мы умудрились всё это растерять! Мы же и жемчужную ракушку загубим, если так пойдет.

Роман вспомнил, как много её было в реке в его детстве. Ведь Варзуга не только семгой одной знаменита, но и жемчугом. Какая, казалось бы, связь между рыбой и ракушкой? А ведь самая прямая! Осенью, примерно в одно и то же время, в сентябре-октябре, семга идет на нерест в реку, а ракушка-жемчужница тогда же откладывает личинки. Они попадают в межжаберные крышки к рыбе, когда та на дне реки зарывает в ямку икринки. И личинки живут там, пока не делаются самостоятельными и не уходят опять на дно