Робкие создания - Клэр Чемберс

От этого завуалированного признания ей стало неловко. На щеках проступил румянец. Нельзя вдаваться в такие интимные подробности, особенно в разговоре с человеком, которого едва знаешь. Хелен пожалела, что просто не поблагодарила его за комплимент и не сменила тему.

– Только хороший человек может так легко признать свои слабости, – сказал Фрэнсис. – Но лучше мне заткнуться, не хочу вас смущать.

Хелен рассмеялась:

– Возвращаясь к нашему разговору… Я буду рада пообщаться с миссис Кенли и обсудить с ней ее планы. Попробую выяснить, все ли она учла. Например, в случае ее смерти…

– Вот именно! – оживился Фрэнсис. – Ей шестьдесят два. А Уильяму – только тридцать семь. Она, несомненно, в добром здравии, но если с ней что-то случится – что тогда? Ответственность ляжет на меня. Больше не на кого.

Хелен медленно кивнула:

– Да, нужно хорошенько все продумать. И заранее предусмотреть возможные осложнения.

– Я ведь даже не про коттедж, – продолжал Фрэнсис. – Пусть живет, я не против. У меня есть свой дом, в деньгах я не нуждаюсь. Дело в самом Уильяме! Мне кажется, я никогда не смогу по-настоящему расслабиться в его присутствии.

– Почему?

– Потому что все, что я к нему чувствую, – это жалость. А на ней дружбу не построишь. Между нами всегда будет этот… дисбаланс.

– Но никто и не говорит, что вы должны все время быть с ним. Можно ведь найти кого-то – сиделку, помощника, кого угодно. Мне кажется, если объяснить все это маме и сказать честно, что вам будет тяжело, она откажется от этой идеи. У меня сложилось впечатление, что для нее нет ничего важнее сына.

Фрэнсис покачал головой:

– Я не хочу ее шантажировать.

– Я правильно понимаю, что мне нужно поговорить с ней от вашего лица и подвести ее к тому же выводу, только другим путем?

– Да. Нет. Теперь мне кажется, что я отвратительный человек и думаю только о себе. Может быть, так и есть, – сказал он и устало вздохнул.

– Я так не думаю. Это действительно трудная дилемма. Но моя задача – быть на стороне Уильяма.

– Да, вы совершенно правы.

– И на мой взгляд, для Уильяма это наилучший исход. Он обожает вашу маму.

– С самого детства. Мне кажется, коттедж как будто наложил на него заклятие, и он всю жизнь мечтает только о том, чтобы туда вернуться.

– Там все осталось по-прежнему?

– И да, и нет. Сам дом почти не изменился. Даже кое-какая мебель осталась с тех времен. А вот сад переделали. Там, где раньше были поля, теперь жилой квартал – и небольшой переулок с бунгало в конце улицы.

Хелен невольно поморщилась, поражаясь, как можно испортить такое замечательное место.

– Нам повезло застать его в лучшие времена – до войны, когда там были лишь фермы да бескрайние поля. Но ведь людям нужно где-то жить. И далеко не всегда для новостроек находится удобное для соседей место – ничего не поделаешь. Но там все еще очень красиво. Приезжайте к нам, когда мама будет там. Она вам очень обрадуется.

– Ну-у-у… – протянула Хелен, понимая, что странно принимать приглашение через посредника.

– Впрочем, я и так уже потратил уйму вашего времени, – сказал Фрэнсис, взглянув на часы.

Уловив намек, Хелен поднялась и, оправляя платье, заметила, что желтую ткань сплошь облепили крошечные мошки. Фрэнсис, похоже, так сильно их не привлекал. Она раздраженно фыркнула и принялась их стряхивать.

– Постойте, – сказал Фрэнсис. – Так вы только испачкаете платье. Мошкара просто решила, что вы цветок, вот и слетелась.

Он наклонился к ней и стал осторожно их сдувать. От столь неожиданной близости Хелен охватило странное, приятное смятение.

– Ну вот, – довольно сказал Фрэнсис, избавившись от большей части насекомых, не повредив ее наряда. – Теперь идемте, пока снова не налетели.

Они бодро зашагали вниз по склону, к выходу из парка. Хелен вдруг пришла в голову мысль:

– Послушайте, Уильям ведь может оплачивать свое содержание. Он должен унаследовать семейный траст, верно? И дом на Кум-Роуд.

Фрэнсис остановился и повернулся к ней:

– Точно! А я все думал, что такое важное забыл сказать.

Хелен заметила, что глаза у него того же насыщенного синего цвета, что и рубашка. А внешнее сходство с Марион, вначале поразившее ее, за проведенное вместе утро стало уже не таким очевидным. Фрэнсиса было трудно назвать красивым, но в его лице было нечто искреннее, притягательное – и она как будто увидела в нем еще больше симпатичных черт. Поглощенная этими мыслями, Хелен упустила часть сказанного и, опомнившись, попыталась вникнуть в суть пояснений Фрэнсиса. Речь шла о документах от мистера Эккерти.

– Судя по всему, Уильям не получит ни пенни, – говорил Фрэнсис. – Траст наследуют четверо отпрысков Эрнеста Таппинга и их законные дети. Но, как оказалось, Уильям незаконнорожденный.

– Я думала, его родители – это старший брат тетушек и его жена, погибшие в автокатастрофе. Он сам нам об этом рассказал.

– Увы, но его свидетельство о рождении этого не подтверждает.

– Тогда кому достанется траст?

– В том-то и странность. В случае, если законных наследников не окажется, все отходит Уэстбери-Парку.

38

В пятницу Хелен прибиралась в мастерской после последнего на неделе занятия, когда в кабинет заглянул Гил. Удостоверившись, что там больше никого нет, он вошел и уселся на угол стола, наблюдая, как она собирает разномастные глиняные пепельницы, горшки, слепленные в жгутовой технике, кривые фигурки и изделия, вовсе не поддающееся идентификации, – все это предстояло отправить в обжиг.

Хелен не сразу заметила его появление: по радио звучала опера “Тангейзер”, струя воды с грохотом обрушивалась в раковину. Они не виделись после той неловкой встречи в его кабинете, а разговор с Лорейн только подтвердил ее опасения, так что ссоры было не избежать.

– Привет, – сказала она, выключив кран, но оставив радио. – Я как раз собиралась зайти к тебе и поговорить.

– Считай, я сэкономил тебе время в пути, – ответил Гил с улыбкой.

Хелен была уверена, что Лорейн, наплевав на ее советы, уже успела все ему рассказать. Однако непринужденность и беспечность Гила скорее свидетельствовали об обратном. Надежда на то, что племянница все-таки послушалась, придала ей уверенности.

Сегодня Лорейн после долгого перерыва пришла на арт-терапию, и Хелен восприняла это как знак примирения, хотя пообщаться наедине им так и не удалось. Девочка предпочла работать над своим рисунком в уединении, скрывшись в боковой комнате, пока все остальные занимались лепкой. Уходя,