Черная шаль - Иван Иванович Макаров

Одной кобыле, той, которую вчера особенно донимал сосун, кто-то перешиб левую заднюю ногу чуть выше второго сустава. Вгорячах, она выскочила на улицу. Недалеко от избы бывшего своего хозяина Сергея Камаря она грохнулась в пыль и оставалась тут до утра. Над ней стоял сосун, то и дело теребивший ее, и она не отгоняла его.

На рассвете ее окружили ребятишки и позвали Сергея. Камарь прибежал в чем спал: в розовой сарпинковой рубашке, в таких же кальсонах, в белье, которое недавно всем мужикам купили в колхозе. Лошадь, увидя его, тихо заржала, а он, остановившись над ней и раздумывая о чем-то, принялся босой ногой рассеянно отгребать пыль у нее из-под морды. Когда к нему подошли еще несколько колхозников, Камарь заметил тихо:

— Вот-те обчий двор.

Затем он не спеша сходил домой и вернулся с ножом и половинкой кирпича, о которую на ходу точил лезвие.

— Прирезать? — тихо спросил он у колхозников.

Подойдя к лошади, он нагнулся, отодвинул переднюю ногу чуть назад, к брюху. Не понимая его намерений, лошадь подняла голову и, не разжимая стиснутых зубов, снова коротко заржала. Камарь напряженно отклонился в сторону и всадил нож. Лошадь содрогнулась и, запрокинув голову к самой холке, с глухим визгом забилась на месте, скобля землю передними ногами, как бы пытаясь встать.

— Не вставала, а теперь уж нечего, — заметил один из колхозников.

Сергей Камарь разогнулся и, заметив сосуна, настороженно обнюхивающего кровь, сказал, обращаясь к ребятам:

— Отгони, ребята, сосуна, — и, помолчав, прибавил, обращаясь уж ко всем, — у меня рука легкая. Всегда бьется долго скотина, которую зарежешь.

— Сосун тоже пропадет, Сергей, — высказался тот же колхозник. Еще двое поддержали его:

— Клади и его, Сергей. Мясо, некоторые желающие найдутся, съедят, в общий котел.

Камарь подошел к сосуну и молча ударил его ножом между передних ног, снизу вверх. Сосун метнулся в сторону, рухнул и тотчас же кончился.

— А хвалился легкой рукой, — тяжелым басом упрекнул Сергея какой-то тоненький парнишка.

— Случается и чижолая, — серьезно ответил Сергей и, подойдя к сосуну, принялся разделывать его тушу…

— Странно, как Ефим мог допустить такое… — заметил он, надрезая кожу на цевках. — Определенный человек, а вот мог… Вечор ночью, близ часу, пошел опроведать вот ее, — он ткнул ножом в сторону все еще бьющейся кобылы, — смотрю, сидит на корячках у ворот, курит. Сурьезный такой… Плантует, думаю, насчет утепления на зиму.

В это время заметили Ефима, приближающегося к ним. Он шел с поля, сгибаясь под тяжестью большого мешка.

— Вон идет… сплантовал, — сердито и тихо проговорил один из колхозников, который посоветовал заколоть и сосуна.

Ефим, видимо, издали разглядел и понял несчастье; не бросая тяжелого мешка, он пустился бегом, стараясь сохранить равновесие.

— Это что ж? — испуганно спросил он, сбросив мешок.

Камарь, не отвечая, продолжал сдирать шкуру. Молчали и остальные.

— Только отлучился вот турьнепсы надергать сосунам… На свету уж… Вот только, — растерянно заговорил Ефим, перебиваясь тяжелым и громким дыханием.

Он развернул мешок и указывал на белые, в палец толщины корешки турнепса, перемешанного с сочной, зеленой ботвой.

— Вот видишь… Помыл их там… на реке.

Но никто не отозвался на это, необычное для Ефима, многословие. Он тоже не решился продолжать. Понурый и напуганный, он стоял, ожидая, казалось, когда кончится кобыла.

Потом сказал:

— Сергей, дорежь ее… чего мучается.

— На, сам дорежь, — огрызнулся Камарь и, не разгибаясь, резким движением бросил к его ногам нож.

Ефим нагнулся, поднял нож, вытер его о бок лошади — сначала ручку, потом лезвие, — постоял минуту в нерешительности, затем вдруг засунул нож в карман, ручкой вниз, и быстро пошел прочь.

Он удалился уж порядочно, когда Камарь крикнул ему вслед:

— Куда схватил, эй? Брось!

Но Ефим не оглянулся и ножа не бросил. И все смотрели на светлый кончик ножа, который торчал из кармана и покачивался в такт походки.

— Отними, — решительно потребовал один из колхозников.

Камарь побежал было за Ефимом, но, испугавшись его решительности, отстал и вернулся.

— Собачонка я ему? Бегать за ним? — оправдываясь, спросил он.

Потом сердито пнул босой ногой кобылу в холодеющее вымя и крикнул:

— Околевай, что ли, ларва драная.

Алеша только что окончил писать кому-то письмо и запечатывал его, облизывая клейкую кайму конверта. Вошел Ефим, и Алеша сразу угадал его недоброе настроение.

— Что там у тебя с лошадьми? — встревоженно спросил он и сразу поднялся.

Тут же он заметил кончик лезвия, торчащий из кармана Ефимова пиджака, отодвинул к самой стене стул и украдкой от Ефима глянул сначала на открытое окно, потом на дверь, как бы измеряя и сравнивая расстояние.

Ефим, не поднимая глаз, сел на том же месте, где сидел вчера, снял шапку, крепко сжимая ее верх, и бережно поставил на стол.

— Овса, Юша, я дам… пудов… сто. — Ефим молчал, и Алеша прибавил громче: — двести, двести пятьдесят… Да это мелочь. Чего считаться. Отдадите, бог даст урожай.

Вошел Иён-дурачок. Он, видимо, собрался, отвозить Алешино письмо. Не обращая внимания на Ефима, он подошел к столу. Алеша подал ему письмо и тихо кашлянул:

— Кхо…

Иён насторожился. Ефим тоже понял этот странный знак хозяина. Он вскочил со стула, приглядываясь к Иёну. Потом поднял шапку. На столе осталась пачка денег — те десять червонцев, полученные вчера от хозяина «сверьх расчету».

— Восемнадцать годов отжил у тебя, спички не украл. А ты меня хуже вора хочешь… — сумрачно заметил Ефим.

Он надел шапку, неожиданным движением приблизился к Иёну вплотную и спросил его, сделав руками жест, как отвязывают лошадей:

— Эа?..

Иён поднял скрюченные руки, готовясь что-то ответить Ефиму своими малопонятными знаками. Но Алеша оборвал его.

— Кхо! — крикнул он, топнув.

Замычавший было Иён сразу оборвался и враждебно посмотрел на Ефима.

Ефим вырвал у него письмо; стиснув пакет в кулаке, он погрозил им Иёну и опять спросил:

— Эа?..

Но Иён уж не поддался. Чуть накренив голову с черными густыми волосами, начинавшимися почти от бровей, он продолжал следить за хозяином, ожидая его знака.

— Письмо, письмо отдай. Не мни, говорят, хамлет! — наступал осмелевший Алеша.

Ефим повернулся к нему и, опустив правую руку в карман, из которого торчал кончик лезвия, сказал, не протягивая, однако, письма, а лишь чуть отстранив от себя на ладонь, на которой лежал измятый конверт.

— На, возьми.

Алеша не решился подойти к нему сам и, кивнув головой на письмо, сказал Иёну тем тоном, каким говорят «возьми у него»:

— Кхо.

Иён потянулся было к письму.