Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

– Бедная моя… милая моя… господи… – Я шептал и гладил колючее одеяло. – Вот я и нашел тебя.

Показалось, что ее плечо вдруг дернулось. Моя рука застыла, я перестал дышать. Нет, тело под одеялом было неподвижным. Провел ладонью вниз по спине, по талии, наткнулся на острое бедро. Твердое, будто дерево. Не расшнуровывая, стянул ботинки и лег рядом. Панцирная сетка заворчала железными пружинами. Я медленно вытянулся. Осторожно обнял и прижался к телу под одеялом. Уткнулся лицом в сырое вонючее сукно, пытаясь уловить дыхание, поймать биение сердца – нет, ничего. Господи, господи, ну зачем же ты так…

– А мы отца сегодня похоронили, – пробормотал я. – Мы с братом.

Голос прозвучал странно, будто и не мой, точно рядом в темноте кто-то бредил. Я провел ладонью по одеялу, тело оставалось неподвижным. Господи, как же тут жутко ночью, как одиноко… Попытался вспомнить лицо: ее глаза, выгоревшие на солнце брови, ее губы, чуть обветренные, чуть припухлые – картинка не складывалась, распадалась на части; ясно виделась лишь пятка – сухая и желтая пятка, страшная и чужая.

– Ну зачем ты меня так пугаешь, Инга? Зачем? – Я обнял ее, бережно прижал к себе. – Хочешь снова испытать меня, да? Как тогда в подземелье? Не надо… Пожалуйста, не надо. Мне очень страшно, гораздо страшнее, чем тогда.

Восковая пятка, торчащая из-под мышиного одеяла с трафаретом «Из санчасти не выносить», – пытаясь избавиться от этого видения, я до боли зажмурился, начал говорить быстрее и громче.

– Ведь я вернулся, видишь, вернулся. За тобой вернулся… Неужели ты могла поверить, что я тебя тут брошу, – вот еще чушь собачья… ведь кроме тебя у меня никого и нет. Никого и никогда – не было и не будет. Ты же знаешь! Знаешь, да?

Мой голос теперь звучал почти нормально, будто я беседовал с кем-то по телефону.

– Оставить тебя тут? В этой норе? Придет же в голову такое! Мы прямо на рассвете рванем отсюда, помчим на всех парусах! До Риги-то рукой подать, часа полтора всего… Надо только заправиться, бензин почти на нуле. А оттуда – в Амстердам… Хотя нет, в Амстердам мы всегда успеем, давай сначала рванем на море – как тебе такой план? Да-да, на море, на теплое море с лазоревой волной и белым парусом на горизонте. Что кинул он в краю родном? Да все и кинул: глупость и злобу, зависть и ненависть – так и мы! Все оставим позади – весь мусор, обломки и потери, эту бесконечную, бессмысленную боль!

Голос мой звучал азартно. Слова казались убедительными. Неожиданно мне стало почти весело.

– Там коралловый риф, он стеной тянется вдоль острова. Я научу тебя нырять с аквалангом – плевое дело, освоишь за час. Акулы? Конечно, есть; они спят в гроте, он так и называется «пещера спящих акул». Там подводное течение, и они могут наконец остановиться и спокойно поспать, ты же знаешь, им нужно постоянно двигаться, этим акулам. А кораллы похожи на карликовые деревья, на алые миниатюрные деревья, ну да – кораллового цвета. Среди веток снуют шустрые рыбки, ярче радуги, честное слово! Рыба-клоун оранжевая, совсем как морковка, рыба-петух на вид воинственна, а на деле безобидна. А вот морского ската, того точно лучше не беспокоить – вон, видишь, у хвоста торчит острое копье?

Вода утром прозрачнее хрусталя, плывешь над рифом, будто в космической невесомости. И теплая – запросто можно нырять весь день, до самого вечера. Но мы выберемся пораньше, ведь нам еще нужно выбрать тебе платье на вечер. За песчаной косой, в пальмовой роще, виднеется тростниковая хижина, там седая креолка с чеканным профилем торгует украшениями из ракушек, коралловыми бусами, шелковыми шарфами и платьями тропических расцветок. Первым делом мы купим тебе соломенную шляпу с широкими полями и белой лентой вокруг тульи; ленту можно завязать в пышный бант, а можно оставить как есть – вечерний бриз будет играть концами ленты как вымпелами на мачте яхты. Насчет платья – решай сама, в этом я, бесспорно, необъективен: мне ведь кажется, что тебе любой цвет к лицу. Да, даже черный, хотя он здесь и неуместен. Нет, я совсем не против красного. Немного тревожный цвет, если быть честным. Вот этот бирюзовый как тебе? – через пару дней твоя кожа станет золотистой, как мед, а через неделю потемнеет до бронзы – уверен, сочетание будет очень эффектным. Да, и вот эти бусы из мелкого жемчуга…

Видишь те развалины на скале? Это руины сахарной мельницы, ее построили еще конкистадоры. Они наткнулись на остров по пути в Америку. Потом тут хозяйничали пираты, над сахарной мельницей реял «Веселый Роджер», а внизу, в этой самой бухте флибустьеры латали такелаж на своих бригах и флипперах. Наверняка в прибрежных банановых рощах зарыт не один сундук с пиастрами. Половина островитян – потомки морских разбойников, да-да, и наша торговка наверняка тоже. Только не разглядывай ее так пристально.

Нам главное успеть на скалу до заката. Что там? Это секрет, мне очень хотелось сделать тебе сюрприз, но, так и быть, я расскажу. Там, на сахарной мельнице, нас ждет ужин. На каменной террасе белой скатертью накрыт стол. Пока мы будем пить ледяное вино из бокалов тонкого стекла и смотреть, как плавится на горизонте солнце, меднолицый рыбак будет жарить на углях омаров. Если долго смотреть на заходящее солнце, то оно становится похожим на огненную дыру в небе, вроде раскрытой печки. А может, так нам показывают вход в ад, кто знает? Вот ты снова смеешься надо мной, говоришь, вечно я фантазирую. Мне трудно возразить тебе, но я все-таки не согласен, что ад находится тут, на земле, и, что именно в нем мы и живем до самой смерти. Не знаю, не знаю…

Я неожиданно сник и замолчал. Молча продолжал гладить неподвижное тело под одеялом. Усталость, тяжелая и вязкая, как сырой песок, навалилась на меня, даже дышать стало трудно. С надеждой подумал об инфаркте или инсульте, только непременно с летальным исходом.

– Да, пожалуй, ты права… – прошептал я и отодвинулся, пытаясь лечь на спину.

Что-то острым углом уперлось мне в ляжку. Я сунул руку в карман – отцовский браунинг. Рифленая рукоятка, удобная, теплая, как человеческое тело. Я достал пистолет, поднес ствол к лицу. Остро пахнуло кислым порохом и ружейной смазкой.