Том 5. Смерти нет! - Андрей Платонович Платонов

Афанасьев выразил мысль о взаимной связи красноармейского духа и мощи боевой техники. Сила самолетов, пушек, танков, действующая на глазах бойцов, возбуждает их дух, воодушевляет их сердца, увеличивает в них охоту к оружию и умение владеть им.

У нас перед боем, когда мы на самолеты глядели и пушки считали, у нас большое настроение и удовольствие было, – сказал сержант Афанасьев. – Народ машины из трудов своих строит и нас бережет, и мы за него, сколько нужно, столько и стоять будем, пока перед нами чисто от врага не станет.

Афанасьев пошел в госпиталь удовлетворенный. Он рассказал нам тайну победы, тайну взаимодействия народа и армии. Иначе говоря, тайну труда и любви народа, осуществленных в боевой технике, и впечатлительного, благодарного солдатского сердца, отвечающего своему народу отвагой и подвигом.

Шел первый день прорыва наших войск на запад, вглубь Белоруссии на могилевском направлении. С каждым часом все далее уходил наш огневой рубеж, все далее летели самолеты на бомбежку. Потоками по всем дорогам, малым и большим, стремилось вперед тыловое хозяйство наступающей армии, где было все – от иголки до звукометрических приборов, от пшена до библиотеки.

Но одна женщина шла по обочине дороги навстречу потоку людей и машин, испуганно сторонясь от всех. Мы узнали ее судьбу: Ефросинья Матвеевна Омелько шла из немецкой стороны. Она увидала прошлой ночью свет боя на небе и бежала от врагов. Одежда на ней была черной, как земля, кожа на лице ее была черной и старой, как земля, и только в чистых, доверчивых глазах ее была неистощенная надежда.

1944

В Могилёве

Утром 28 июня мы вышли из Луполова (предместья Могилева), занятого нашими войсками накануне, и двинулись в город. Могилев стоит на возвышенном правом берегу Днепра. Летнее солнце освещает сейчас его печальные строения – каменные стены без крыш и окон, обезглавленную каланчу, мертвые руины. Гарь пожаров стелется по городу: горит теплоэлектроцентраль, горит почта, продолжается пожар на железнодорожном узле. Из города группами выводят пленных. Мы всматриваемся в их лица. Иные лица немцев выражают смертное отчаяние, иные – фаталистическую обреченность, подобную спокойствию, иные – затаенную ненависть к победителям.

Мы вышли на Первомайский проспект – главную улицу Могилева. Трупы немцев лежали поперек улицы. Видимо, они были убиты во время перебежки. Один немец рассечен был гранатой пополам. Голова его с отростком позвоночника лежала на тротуаре, а прочее находилось посреди проезда. Улица залита была обильной кровью врагов, и мы пошли по их крови. Мы не хотели этого, но нам негде было пройти. В воротах одного дома стоял ветхий отощавший старичок. Мы спросили его, давно ли он живет на свете и давно ли проживает в Могилеве. «Весь свой век тут нахожусь, – сказал старичок, – от роду мне без двух годов восемьдесят».

Он пожал нам руки и был так заинтересован нашим появлением, что не обращал внимания на близкие разрывы немецких снарядов. Старика звали Гордеем Васильевичем.

– До немцев-то я человеком был, депутатов выбирал и пенсию получал, – сказал Гордей Васильевич, – а при немцах, что же, при немцах я побирушкой жил и с голоду околевал. Хотел было я прутьев в лесу насбирать, чтоб метелки делать либо корзинки плести, – так куда тебе! Меня и к шефу водили, и полицейский ко мне являлся. «Не сметь, говорят, это все наше сплошное имущество, это все на Германию должно идти и вся природа польза наша». И правда, лес они рубили по своему желанию, а мне и листьев не велели собирать. За всем у них угляд был – не сорви, не тронь, не касайся ничего…

– Чем же вы кормились при немцах, Гордей Васильевич?

– Я-то? А я при них мало кормился. Что бог даст, через наших добрых людей.

Пока мы беседовали со старым человеком, нас окружила группа молодых женщин. Вдруг из противоположных ворот выбежала пожилая женщина и с криком радости бросилась к нам и поочередно прильнула к каждому. Она хотела поцеловать нам руки. Но мы ограничили ее желание. Ей еще не пришлось разглядеть вблизи наших бойцов и офицеров. Теперь она, плача, радовалась, что говорит с русскими. Другая женщина настойчиво старалась нам предъявить свои документы, чтобы мы тоже поговорили с нею. Немцы, по ее словам, ничего не починали без рассмотрения документов и справок, и она удивилась, когда мы без рассмотрения возвратили ей эти бумажки.

– А мы здесь на документах только и жили, – сказала женщина. – Бывало, вся затрясешься от страху, если справку либо квитанцию какую заховаешь куда. Немец проел нас бумажкой…

Девушки и молодые женщины пережили при немцах великие испытания. Для многих из них эти испытания закончились гибелью, а претерпевшие свою судьбу стояли перед нами. Почти все молодые женщины Могилева, не угнанные в Германию, сидели в лагерях. Это было не легче увода в рабство.

Немцам и на месте нужна была рабочая сила, особенно для постройки военных сооружений. Для заключения в лагерь достаточно было обвинить человека в связи с партизанами. А для доказательства этой связи достаточно было, если к вам войдет незнакомый человек, попросит напиться и вы подадите ему кружку воды.

Евгения Киселева дважды сидела в лагере. Теперь она стоит перед нами, улыбающаяся, в горящем городе, на окраине которого еще идет бой. У нее – все впереди. Она еще увидит свой родной город над Днепром, увидит его тихим и вновь отстроенным; у нее будет счастье, и она убеждена в этом.

Снова ведут пленных немцев. Они идут робко мимо содеянного ими. Взглянув на нас, они пугаются. Мы идем далее. Всюду трупы врагов – на улицах, у ворот домов, в подвалах, где они прятались и сопротивлялись. Убийцы навеки успокоены.

В глубине города, около большого выгоревшего здания, мы подошли к командиру дивизии, которая совместно с другими частями атаковала Могилев и овладела им. Генерал, видимо, давно не спал. У него были воспаленные глаза. Он стоял невдалеке от своих дерущихся полков и вслушивался в голос боя.

Где-то вблизи раздались автоматные очереди. Младший лейтенант, адъютант генерала, побежал выяснить, что это значит. Вскоре автоматчик вывел из-за угла молодого немца; он светловолосый, без головного убора, с белыми, омертвевшими от ужаса глазами. Автоматчик подвел пленника к нам.

– Вот он стрелял из дома по нас, – сообщил красноармеец, – до этих пор хоронился.

Немец автоматически вытянулся перед нами. Мы медленно смотрели на него. Страх обескровил его. Он побелел и озирался бесцветными, высохшими глазами, словно