Мой друг, покойник - Жан Рэй

Трагическая кончина аптекаря Пайкрофта стала темой устной хроники, и слава мистера Триггса несколько померкла.

Он не стал переживать. Напротив, обрадовался, ибо знал, что не заслуживает ее. И чем больше он размышлял о тайне Пелли, тем яснее понимал, что разоблачение мясника Фримантла ничего не разъяснило.

Самоубийство Пайкрофта, причину которого он пытался разгадать, вызвало у него состояние угнетенности и быстро переросло в глубочайшую меланхолию.

Опасаясь встреч с людьми, которые засыпали его набившими оскомину вопросами, он сидел дома, курил одну трубку за другой и листал тома Диккенса. Несколько раз в день он оглядывал залитую солнцем главную площадь и шептал:

— Кобвел умер от страха… его сосед Пайкрофт покончил с собой… сестры Памкинс исчезли… Фримантл в сумасшедшем доме. Черт подери, остались лишь кондитер Ревинус и мэр Чедберн — только их дома пока не раскрыли своих тайн.

Весельчак Ревинус по-прежнему уставлял полки пирогами и плетеными корзинками с аппетитными сладостями.

Трижды или четырежды в день мистер Триггс видел, как слуга в ливрее открывал дверь, мэр выходил из дома и шествовал по площади, небрежно приподнимая шляпу в ответ на приветствия, а затем исчезал в просторном вестибюле ратуши.

Чедберн выглядел мрачнее тучи, яростно крутил тростью, словно подчеркивая недобрые мысли или сражаясь с невидимыми противниками, решившими взорвать безмятежное спокойствие Ингершама.

Внезапно изменилась погода.

В среду, в ярмарочный день, разразилась гроза.

Рыночная торговля шла вяло. Многие торговцы, напуганные тропической жарой, даже не стали разбивать дощатые палатки. В округе свирепствовала коровья чума, и многие скотоводы не приехали на рынок. После полудня обычно начиналась суета — в три часа прибывали торговцы свиньями и баранами из Миддлсекса, но на этот раз оживления не случилось.

Миссис Снипграсс, подавая чай с кексом, сообщила, что свиньи и бараны тоже поражены болезнью, и их нельзя ни продавать, ни есть.

— Сдается мне, на Ингершам обрушилось несчастье, — сказала в заключение славная женщина, — а когда разразится гроза, станет хуже.

Мистер Триггс посмотрел на голубое небо и с сомнением покачал головой.

— У нас дома превосходный барометр, купленный в Италии, — продолжала служанка. — Он остался у нас после кончины мистера Бруди. Снипграсс говорит, что ртуть так и падает в трубке.

И снова Триггс покачал головой. Он подумал о грозе в Сток-Ньюингтоне из последней истории Дува.

Сразу после четырех часов палатки точильщиков и торговцев ножами из Шеффилда, стоявшие неподалеку от ратуши, вздулись колоколами. Печально заблеяли бараны, а бычок, напуганный порывистым ветром, боднул безвинную даремскую телку.

С башни ратуши донеслись шесть преждевременных ударов — служитель торопил с закрытием ярмарки.

Мистер Триггс набил трубку и уселся перед окном гостиной, ожидая любого развития событий.

Наноси он чаще визиты в галерею Кобвела, ныне закрытую навсегда, он мог бы провести параллель между украшавшей ее поддельной «Грозой» Рюисдаля и устрашающим скоплением туч в этот предвечерний час. Они башнями вздымались позади домов, и площадь стала сценой удивительной игры света и тени. В улочках появились древние зонтики. Пронзительно заржала белая кобыла, запряженная в двуколку. Триггс увидел старого Тобиаса, свечника, который вышел из своей лавочки с черпаком в руках и замахал руками. Старик торговал заговоренными свечами от молнии и града и зазывал покупателей. Первым оказался Ревинус, и детектив вскоре заметил, как тот возвращался домой с толстой свечой желтого воска.

Звучно упали громадные капли, несколько градин ударило по стеклам, взвыл ветер.

В пять часов площадь опустела, двери захлопнулись, закрылись ставни, буря словно выжидала. Громадные подвижные тени сливались с общим серо-коричневым сумраком. Триггс ощутил странную угнетенность, а затем и настоящую тоску и позвонил Снипграссам. Ответа не последовало — звонок тренькал в прихожей на первом этаже, но прислуга, скорее всего, удалилась в свой домик в глубине сада.

Сумрак сгустился в непроницаемый мрак; небо почернело, словно наступило солнечное затмение; желтое пламя пробегало по конькам крыш, а на громоотводах ратуши зажглись огни Святого Эльма.

Вдруг мистер Триггс ощутил чье-то враждебное присутствие. Его взгляд упал на блестящую дверную ручку. Это была старинная крепкая ручка в виде лебединой шеи, и надо было приложить недюжинную силу, чтобы повернуть ее. А ручка медленно поворачивалась — кто-то давил на нее снаружи.

— Кто там?

Мистер Триггс так и не смог вспомнить, выкрикнул он эти слова от страха или нет. И позже решил, что крик был мысленным и эхом прозвучал внутри его существа, которое содрогнулось от ужаса.

Подумал ли он в эту минуту о Джо Смокере, чей призрак преследовал его в последние ночи в Лондоне?

Истина в том, что от страха у него отнялись руки и ноги.

Однако стоило двери приоткрыться, как он превозмог себя. Приложив неимоверные усилия, словно поднимая тяжеленный груз, он вдруг оказался на ногах, рука его сжимала трость. Ощутив в руке привычное оружие, он обрел боевой дух, который было ускользнул от него. Крепко выругался, и к нему вернулось самообладание.