Я и моя судьба - Лян Сяошэн

мужчину зятем, в душе я уже начала принимать этот факт, поскольку не было никаких сомнений в том, что Хэ Сяоцинь являлась моей старшей сестрой – в тот момент моя психика была как у больного раком, который сперва инстинктивно отказывается принять сей факт, но после целой серии анализов ему приходится смириться со своей судьбой.

Хэ Сяоцинь – нет, лучше сказать, моя старшая сестра, – не отводя от меня глаз, шаг за шагом подходила все ближе.

Мне хотелось отступить назад, я никогда не находилась с душевнобольными настолько близко, поэтому такая реакция была естественной.

Но находившийся позади меня зять, наоборот, чуть подтолкнул меня вперед, поэтому я невольно сделала пару шагов вперед и оказалась аккурат перед лицом моей старшей сестры.

В ту секунду, когда я совсем было растерялась, сестра обняла меня, прямо как Чжао Кай. Строго говоря, это нельзя было назвать объятием – поскольку руки у нее были мокрые, она лишь аккуратно прижала меня к себе; при этом подбородок она положила мне на плечо. И хотя она обнимала меня не так, как это делал Чжао Кай, но поскольку оба состояли со мной в кровном родстве, в их объятиях я почувствовала какую-то особую близость.

Факты – упрямая вещь.

Как только факт становится фактом, людям зачастую приходится руководствоваться только им; причем это одинаково относится как к рациональным, так и к эмоциональным личностям.

– Фан Ваньчжи, спасибо тебе, – тихо произнесла сестра.

Ее слова меня сильно озадачили.

Я пришла в ее дом, приняла ее объятия, казалось бы, этого было достаточно, чтобы понять, что я признаю ее как сестру, но она вместо того, чтобы назвать меня сестренкой, назвала «Фан Ваньчжи» – странное дело!

– Она сказала это осознанно, – тихонько пояснил мне зять.

Его слова и вовсе сбили меня с толку.

– Ну, хорошо, – снова обратился он к моей старшей сестре, – обняла, и хорошо, значит, пусть заходит в дом.

Сестра выпустила меня из объятий, зять снял с меня рюкзак – рюкзак я тоже купила в волостном поселке.

– Ничего себе, какой тяжелый, – произнес он.

– Там мокрая одежда, я вчера попала под дождь, а в гостинице не было места, чтобы ее просушить, решила сделать это здесь, – ответила я.

Старшая сестра схватила рюкзак, молча открыла его, выгрузила в таз всю мою одежду, включая обувь, и снова уселась за стирку.

– Я пока покажу твоей сестре наш дом, – обратился к ней зять.

Сестра лишь гукнула и, даже не глядя в нашу сторону, занялась стиркой.

Снаружи дом выглядел вполне симпатично – до подоконника первого этажа стену украшала керамическая плитка. Внутри, за исключением спальни, побеленной известкой, в помещениях оставались голые цементные стены. В некоторых комнатах стояли лишь один-два предмета старой мебели; в некоторых валялся сельхозинвентарь, некоторые и вовсе пустовали. Только от спальни веяло какой-то жизнью – кровать пусть уже и почернела от старости, но зато была застелена свежим бельем. Мой взгляд привлекла стена, на которой висело зеркало и фотографии в рамках, среди них сразу бросались в глаза цветные фото Ян Хуэя в военной форме, самая большая из них была размером в целый чи[81].

Зять признался, что, когда он отважился на строительство двухэтажного дома, все его помыслы были связаны с сыном.

– Думал, вот придет пора сыну жениться, и у него дом новый будет, а его и правда взяли в армию… Хотя сестра тебя поблагодарила, я тоже хочу сказать спасибо. Те пять тысяч оказались для нас настоящим спасением… Как только сын начал служить, с нас свалились все заботы, да и со здоровьем у твоей сестры стало гораздо лучше, она даже чай подрядилась собирать, причем работает на удивление шустро… То, что у нас ремонт пока не завершен, так это ничего, решили пока подкопить пару лет деньжат. За год накопить двадцать тысяч – не проблема, но ведь за два года это уже будет сорок тысяч? А за три – шестьдесят? Жизнь – такая штука, что когда есть свободные деньги, то оно как-то на душе спокойнее. А что касается тех пяти тысяч, то мы с твоей сестрой считаем, что их нужно вернуть…

Он говорил, выдерживая паузы. Но даже в моменты пауз сама я разговор не поддерживала, сказать мне было нечего. Я заметила, что, хотя он и выразил благодарность, на самом деле чувствовал свою несостоятельность, но из-за самолюбия быстренько эту тему замял.

Когда он окончательно замолчал, я сказала:

– Те деньги возвращать не нужно.

– Ну как так, как так, это же… пойдем-ка лучше во двор, на солнышко, чайку попьем да поговорим?

Дважды произнеся свое «как так», он, можно сказать, со мной согласился.

Тем временем сестра стирала мою одежду.

– Сестрица, я сама постираю, – вырвалось у меня.

Я даже удивилась, насколько естественно прозвучало из моих уст слово «сестрица», – я сказала так впервые.

Сестра, не ответив, лишь преградила спиной дорогу, не давая приблизиться к тазу.

Мне не оставалось ничего, кроме как присесть на скамеечку и попивать чай.

Под ласковыми лучами солнца я согрелась, мне было очень хорошо. Ароматный чай приятно увлажнял горло и наполнял новой силой.

– Без пестицидов, – произнес зять.

– Вкусный, – ответила я.

Тут, обращаясь к моей сестре, он сказал:

– Ваньчжи запрещает возвращать ей деньги.

При этом на слове «запрещает» он сделал особый акцент.

– Надо возвратить, – отозвалась сестра, развешивая одежду. – Не слушай ее, деньги никому не достаются легко.

На какой-то момент я едва не прослезилась – наконец-то я услышала от нее вполне осознанную речь.

Между тем зять почесал в затылке и, посмеиваясь, тихонько меня спросил:

– Я прямо в тупике, и кого же мне слушать?

– Меня, – так же тихо произнесла я.

Зять задал свой вопрос больше для приличия, но я ответила ему совершенно искренне.

К моему удивлению, сестра все это услышала. Пристально посмотрев на мужа, она громко произнесла: «Слушай меня!»

– Да-да-да, только тебя, конечно. Твои слова для меня высочайший указ, – словно ребенка, дурачил сестру мой зять. И тут же, подливая мне воды, тихонько шепнул: «И все-таки я послушаюсь тебя».

Хотя мне показалось, что он хитрит, никакого сопротивления у меня это не вызывало, и в его облике, и в облике старшей сестры я заметила изменения, которые я бы назвала появлением в их поведении некой живости. Поэтому втайне я порадовалась как за жителей Шэньсяньдина, так и за обоих моих родственников. Надобно знать, что очерствевшие от бедности люди зачастую и вовсе теряют всякую способность хитрить. У тех, кто долгое время живет в крайней нищете, коэффициент умственного развития практически сводится к нулю.

Зять спросил меня о причинах