Дни убывающего света - Ойген Руге

Он снова наткнулся на листки, когда впервые сел играть с байкером в шахматы. Поначалу он подумал, что там лишь письма Курта к Ирине. На самом деле, там были самые разные записи. Частично это, и правда, были письма, подборка отдельных писем Ирине, а некоторые и от нее, так же письма Курта ему, Александру, с которых Курт — типично для него — снял копии. Частично же это были записи, сделанные мелким почерком Курта на обратной стороне счетов или ненужных рукописей. Записи — для чего? О чем?

Сначала Александр читал нетерпеливо и несистематично. Почерк Курта, на первый взгляд, аккуратный, было трудно разобрать. Сверху донизу исписанные страницы отталкивали Александра. От них пахло чем-то обязательным. Пахло Куртом. Ему казалось, что этот почерк несет в себе требовательность, властность, захватничество — всё то, чем был для него когда-то Курт.

Что-то он так и не понял, даже когда ему удалось расшифровать буквы, будто Курту было важно утаить содержание своих записей.

Запись о каком-то партийном собрании: речь шла о «расправе над Роде». О каком-то члене ЦК, который напоминал Курту… (не смог разобрать). О голубом «Трабанте» в лесу с запотевшими стеклами.

То тут, то там встречались даже записи на русском, но так зашифровано, с кучей сокращений, что Александру понадобилось время, чтобы понять, о чем идет речь — это были протоколы эротических опытов. Зачем Курт записывал их? Почему на русском?

Из хорошо читаемого — жалоба на Шарлотту, которая пишет статью об экономическом развитии Мексики: «Ни малейшего представления ни о чем. Звонит по семь раз в день. Хочет спросить сколько нулей в миллионе».

Есть смешные вещи и на оборотной стороне: жалоба Курта на невероятно большой счет за газ или письмо, где речь идет о коллективном гонораре за «частичную публикацию» в Японии, за которую Курту причитается сумма в двадцать четыре марки, половина из них должна быть выплачена в валюте, если у него имеется валютный счет, в противном случае — в форум-чеках[55]. Незамедлительно сообщить! Письмо подписано директором института и заместителем.

Также есть записи, в которых встречается Александр, при этом воспоминания Курта разительно отличаются от того, что помнит он сам. Он не помнит, что добровольно надел солдатскую форму, когда они навещали в больнице Вильгельма. Его удивит, что Курт считал блондинку Кристину умной, но слишком правильной. Он спросит себя, где же он был, когда мама расплакалась, увидев сына в военной форме, так как, если верить Курту, вспомнила, как однажды военачальник приказал ей пристрелить раненного немецкого солдата, а она отказалась, хотя за такое нарушение приказа грозил расстрел. В скобках: «Взять для описания персонажа».

Что это? Наброски для романа? Для второй части его воспоминаний, касающихся жизни в ГДР?

В этот день, день Мацунте, Александр наткнется на записи от февраля 1979 года. Естественно, он помнил эту зиму. Но всё же, что речь идет о нем, об Александре, он поймет только тогда, когда удастся расшифровать вот это:

Очевидно спятил.

И чуть ниже:

Поучал меня, что вся моя жизнь одна сплошная ложь.

И еще чуть ниже (и еще удивительнее):

По словам Мелитты недавно начал ходить в церковь.

Картинка, которую он вспомнит: Шёнхаузер-аллее. Грязный снег по краям дороги. Отец идет рядом с ним, но куда? Куда они идут? Отчетливо видит, как Курт неожиданно останавливается и начинает кричать, и Александру кажется — абсолютный бред — что он слышит, о чем кричит Курт: «В Африке люди голодают!»

Далее следует список всех ценных подарков, которые он, Александр, получил в декабре 1978 года, включая подарки на Рождество (всего две тысячи двести марок). Далее следуют жалобы на то, как сильно страдает — из-за Александра — Ирина. Далее идет трудно поддающееся расшифровке предложение о жизни, которую Курт, если Александр правильно понимает, не позволит испортить. После обеда, по приближении самого жаркого времени суток, Александр сложит разрозненные листочки в шахматную доску и поднимется в гостиницу. Байкер, завидя его с шахматной доской под мышкой, предложит сыграть партию, и Александр согласится, хотя от послеобеденной дремоты глаза будут уже закрываться.

Как и всегда, они сядут с шахматами, чтобы им не мешали, на скамейку за «флигелем Фриды Кало», где обычно Александр читает газету от двенадцатого сентября, боком друг к другу, шахматная доска между ними под легким наклоном, как и сиденье.

Александр начнет с f2-f4, агрессивного и несколько легкомысленного варианта, которым он начинал — и поначалу успешно — игру против Курта. Байкер, совершенно невозмутимо, ответит d7-d5, и Александр, чтобы, кроме всего прочего, избежать впоследствии хода ферзем на h4, сделает конем, которого больше полусотни лет назад вырезал из сибирского кедра зек и у которого, сколько себя помнил Александр, не было морды, ход на f3.

Курицы мексиканского служащего гостиницы будут выклевывать что-то из бесплодной песчаной почвы за решетчатым забором.

Мысли Александра — пока он механически переставляет фигуры: 2. … c5, 3. e3 e6, 4. B3 — Kc6, 5. Cb2 — Kf6 и 6. Cd3 — будут возвращаться к тому далекому зимнему дню: к оледеневшим дорожкам на Шёнхаузер, к странной бесцельной прогулке, к сцене с Африкой… И неожиданно пленка начнет крутиться дальше: Александр-плац, холодный ветер. Старый ресторан с автоматами самообслуживания, которого давно уже нет и в помине, слева от Часов мира — возможно ли это?

Байкер, которого зовут Ксавер, после обоюдной рокировки склонится над доской так низко, что его голова заслонит половину игрового поля, и Александр, чтобы не быть вынужденным рассматривать заметную на пролысинах красноватую кожу, станет смотреть вдаль и неожиданно, пока байкер будет задумчиво покачивать головой, размышляя о диспозиции, вспомнит детали: модные тогда, но уже совершенно потертые стоячие столики из шпрелакарта, металлическая стойка, запах — кажется, это был гуляш? Он увидит Курта, в дубленке и «приличной», нелепой меховой шапке, как он стоит за одним из таких столиков, поедая суп. Он увидит себя, со стороны: остриженного наголо, в не застегивающейся парке и — невероятно, но он и это вспомнит! — в синем многократно штопанном неподходящими по цвету лоскутками пуловеру, носить который он считал тогда важным, так как ощущал необъяснимое желание выглядеть отталкивающе. Байкер сделает ход ферзем на b6, и Александр ощутит, что ему не хватит сил сконцентрироваться, чтобы отразить эту довольно вялую несерьезную атаку на короля, открытого ходом